Железный волк - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 21

– Пришли они, – сказал Игнат. – Накрыли мы.

– Знаю! Сейчас приду!

Игнат ушел. Князь встал и, подойдя к стене, открыл сундук. Достал оплечье и надел его. Потом надел корзно – короткий синий плащ с красным подбоем, по краю волчий мех… И усмехнулся. Вспомнил, как тогда, в тот его первый приезд в Киев, Хромец принял его под колокольный звон и приласкал, расспрашивал о бабушке, задаривал. А только он ушел, сразу сказал:

– Волчонок!

Так оно с того и повелось, прилипло: Волчонок! После Волк. А после совсем Волколак! А ты, зло подумал Всеслав, терпел это, молчал и даже как будто не слышал. А после взял да повелел, чтобы тебе шапку, сбрую и корзно, и прочее – всё, что ни есть – оторочили волком! Так ты к Ярославичам потом и заявился – весь в волках. Брат Изяслав как это увидал, так побелел – он суеверен был…

Но что это? Всеслав поспешно обернулся…

Нет никого – наверное, почудилось. Вот так-то, князь, сердито подумал Всеслав, над Изяславом раньше потешался, а теперь сам чуть что, и сразу робеешь! И чего тут сидишь?! Иди, ведь ждут тебя! Ты повелел, вот они и пришли. И не желали бы идти, да никуда не денешься. Вот что есть княжеская власть! Так и Борису бы, святому стастотерпцу, – властвовать! Ибо что им – рабам, слепцам, глупцам – псалмы Давидовы? У них всё просто: не поднял меч – и, значит, ты не князь. А тут еще дружину распустил, оставил одних отроков. И пала ночь, и отроки заснули, а ты, Борис, один в своем шатре оставшись, читал псалмы Давидовы. А голос ночью в тишине ох далеко как слышится! И вот на голос твой, на те псалмы твои, они и пришли. А что потом тебя, Борис, с почетом погребли, к лику причислили, так это же…

Но спохватился князь, торопливо подумал: да что это я? Грех такое говорить, и даже грех думать. Прости мя, Господи! Глуп, суетлив я, духом немощен. Молчу и ухожу – ведь ждут меня! Князь встал, шапку надел, поспешно вышел в гридницу. Там стол и вправду был уже накрыт. И был тот стол богат: еды, питья на нем было не счесть…

А вот сидели за ним только трое: Любим Поспелович, посадник, Ширяй – опять же он! – и Ставр Вьюн, артельный от купцов. Вот так, гневно подумал Всеслав, и это всё. Ну-ну! А звал ты, князь…

Тут эти трое встали, поклонились; князь брови свёл – и они сели.

А князь не садился. Грозно глянул на них и спросил:

– Где владыка?

– Владыка хвор, – сказал Любим. – Ты, князь, не обессудь, я сам к нему захаживал.

– Хвор! – князь серчал все более и более. – А сотские? А старосты? Что, тоже хворь на них? Так, может, у нас опять мор?!

Гости молчали, хмурились. Князь сел. Насмешливо сказал:

– Вы угощайтесь, гости дорогие. Вот пиво, мед. Вепрятина. Или конины вам? А то могу и медвежатинки…

Ширяй осклабился. Любим и Ставр и ухом не вели. Князь продолжал:

– А фряжского вина? Я повелю, и принесут. Игнат!

– Так вот оно! – сказал Игнат.

– А, да! Так наливай гостям. Чего стоишь?

Игнат не шелохнулся. Любим сказал:

– Князь, не гневись. Мы не за этим пришли.

– Вы? Не за этим? – грозно спросил Всеслав. – А вы откуда знаете, зачем? Это я вас призвал! И я же буду угощать. Ибо затем вас и призвал, чтобы вы ели, пили, видели: вот он, ваш князь! Жив и здоров! А то, мне донесли, болтают всякое. Болтают?

– Болтают, князь, – вздохнув, кивнул Любим.

– И верите?

– Не верим. Только видим.

Помолчали. Они сидели и смотрели в стол. Князь зачерпнул из кузовка горсть каленых орехов, разгрыз один и выплюнул – орех оказался пустой. Взял и разгрыз второй. Жевал. Спросил:

– А что купцы? Торг будет? Нет? – и посмотрел на Ставра.

Ставр молчал. Князь высыпал орехи из горсти, сказал презрительно:

– Купцы! Кресты на всех… Срам вы, а не купцы! В церквах торгуете.

– Князь!..

– Я здесь говорю! Ты слушай, Ставр, молод еще. И грешен. Где твой амбар устроен? В подвале у Святого Власия. А что в других? В Успенской церкви, в Пятницкой, в Ивановской? Тоже товары! И закладные у вас там, и обязательства. А Он, как сказано в Писании, что говорил? «Дом мой молитвой наречется». Так? Так! И, сделав бич из вервиев, изгнал вас всех, и столы опрокинул. А вы опять в Его храм с чем пришли! И говорите еще: «Веруем». Во что? В Тельца? Или совсем в видения? Видали, мол, над княжьим теремом недобрый знак. Закроем, братья, торг, схоронимся в подвалах – подвалы те освящены, в них святость, благолепие, – и будем ждать, когда наш господарь уйдет. Так, Ставр?

Ставр молчал. Любим тяжко вздохнул, сказал задумчиво:

– Ну-ну!

– Чего «ну-ну»?! – взъярился князь.

– А ничего, – как ни в чем не бывало ответил Любим. – Внимаем, господарь. И повинуемся. Как повелишь, так и будет. Товары из подвалов вынесем, сожжем. Церкви закроем, сами разбежимся. Ты только прикажи нам, князь!

И замолчал посадник. Смотрит исподлобья. Сидит копна копной, сопит; зарос до самых глаз, опух. Он разбежится – да! Князь усмехнулся. А Любим сказал:

– Не сомневайся, князь; да, разбежимся. Ибо устали мы, ох как устали! Чего ты на купцов накинулся? Купцы – это прибыток Полтеску. И, между прочим, немалый. А что амбары по церквам, что торжища на папертях, так это же еще твоим родителем заведено.

– Позволено!

– Позволено, – не стал спорить Любим. Но и тут же добавил: – Как и по всей Руси. Хоть Новгород возьми, хоть Киев, хоть Смоленск – везде в церквах амбары. Да и опять же, князь! Ведь не об этом нам сегодня нужно говорить, а о другом!

– О чем? – грозно спросил Всеслав.

– Ну! – тут Любим даже поморщился. – Ну, мало ли! Да вот хотя бы… Я же ничего тебе не говорю о том, что нынче пятница, а у нас тут на столе скоромное. Потому что и пусть себе скоромное, это не самый страшный грех. Слаб человек! Согрешил, после замолит…

– Виляешь ты!

– Виляю, да, – опять не стал спорить Любим. – Так я привык вилять. А с тобой же иначе нельзя. Вон вызверился как! Тут уйти бы живым…

И засмеялся – как всегда, беззвучно; заколыхался киселем. Всеслав, сердито глядя на него, подумал: такому брюхо не проткнешь, меча не хватит. Да он и не почувствует; меч вытащит, утрет и удивится: «А это что?» Другое дело Ставр, цыплячья шея…

– Ставр! – рявкнул князь.

– Что? – вздрогнул тот.

– Пошел бы ты отсюда, Ставр! И ты, Ширяй, тоже пошел бы!

Ставр подскочил, налился кровью. Ширяй сидел, моргал – словно не слышал. Любим с укоризной сказал:

– Негоже, князь. Сам же позвал! Так пусть теперь сидят. Вон сколько яств.

– Так пусть едят!

– Как повелишь. Отведайте; князь так желает.

Ели. Игнат налил вина. Князь поднял рог, сказал:

– За здравие гостей моих.

– И за твое, – сказал Любим.

– И за мое!

Вино было холодное и кислое; Всеслав поморщился, утерся и спросил:

– Так, говоришь, видение. Кто видел?

– Видели, – уклончиво сказал Любим. – Нынче много всякого можно увидеть. Только одного не замечают, не хотят, потому что не ждали. Или не желают видеть. А вот зато другое… Я же говорю: устали все. Сегодня на торгу юродивый кричал: «Камень, стоявший во главе угла, стал камнем преткновения!»

– Взяли его? – спросил Всеслав.

– Зачем? – Любим пожал плечами. – Он и сейчас кричит, не убегает.

– А что народ?

– Так все так думают, как он, просто молчат.

– Лжешь!

– Не веришь, выйди да спроси.

– Не верю.

– Выйди. Только не один – с дружиной. А то кабы чего…

– Грозишь?

– Зачем? Я просто говорю, как есть. Устал народ. Видение увидел – и вздохнул, поверил. Ну, думает народ, свершилось! Слава Те… А тут вдруг ты – жив, невредим! Тут, знаешь, князь…

Посадник замолчал, посмотрел на Игната. Игнат опять налил вина. Снова выпили – уже без слов, ибо молчал Всеслав. Потом стали закусывать. Посадник много, жадно ел, рвал мясо, чавкал, щурился. И вдруг, еще не дожевав, сказал:

– Видение. А тут еще охота. Все к месту, князь!

И снова начал есть. Охота! К чему это вдруг? Князь косо, хищно глянул на Ширяя. Тот уронил кусок, испуганно сказал: