В кварталах дальних и печальных - Рыжий Борис Борисович - Страница 20

20

«Я скажу тебе не много…»

Я скажу тебе не много — два-три слова или слога. Ты живешь, и слава богу. Я живу и ничего. Потихоньку, помаленьку, — не виню судьбу-злодейку, свой талант ценю в копейку, хоть и верую в него. Разговорчик сей беспечный, безыскусный, бесконечный, глуп, наверно, друг сердечный, но, поверь мне, я устал от заумных, от серьезных, слишком хладных или слезных. Я, как Фет, хочу о звездах — нынче слаб у них накал. Был я мальчиком однажды — и с собой пытался дважды… Впрочем, это все неважно, потому что нет, не смог. Важно то, что в те минуты, так сказать, сердечной смуты абсолютно, абсолютно, нет, никто мне не помог. Вот и ты, и ты мужайся — с грустью, с болью расставайся. Эх, перо мое, сломайся, что за рифмы, чур меня. Не оставлю. Понимая, как нужна тебе, родная, чепуховина такая, погремушка, болтовня 1995, ноябрь

Прощанье

Попрощаться бы с кем-нибудь, что ли, да уйти безразлично куда с чувством собственной боли. Вытирая ладонью со лба капли влаги холодной. Да с котомкой, да с палкой. Вот так, как идут по России голодной тени странных бродяг. С грязной девкой гулять на вокзале, спать на рваном пальто, чтоб меня не узнали — ни за что, никогда, ни за что. Умереть от простуды у дружка на шершавых руках, Только б ангелы всюду… Живность вся, что живет в облаках, била крыльями часто и слеталась к затихшей груди. Было б с кем попрощаться да откуда уйти. 1995, ноябрь

«Вы говорите: “Мысль только…”»

Ю.Л. Лобанцеву[25]

Вы говорите: «Мысль только…» Но если так я разумею, мы с вами идём во мрак. Разум, идея, мозг, грозная сеть наук. Глупость какая — Бог. Что это — чувство? Звук. Ежели так, какой в смысле есть смысл. Нули мы, или новый слой луковицы-Земли. Ежели так, тогда мне пустота ясна космоса. Но пока здесь, на Земле, весна, волнует меня одна тема под пенье птиц: девичих ног длина и долгота ресниц. Вот что скажу ещё: будем мы жить, пока чувства решают всё, трепет души, стиха. 1995, ноябрь

«Ходил-бродил по свалке нищий…»

Ходил-бродил по свалке нищий и штуки-дрюки собирал — разрыл клюкою пепелище, чужие крылья отыскал. Ну что же ты, лети, бедняга, не бойся больше ничего. Ты — здесь никто, дурак, бродяга — там будешь ангелом Его. Но оправданье было веским, он прошептал его: «Заметь, мне на земле проститься не с кем, чтоб в небо белое лететь». 1995

Девочки-монашки в городском саду

Девочки-монашки в городском саду. Все они милашки на мою беду. За стеною белый виден белый храм. Богу нету дела, что творится там. Что же ты, остатки разливай, дружок. Я за вас, касатки, пью на посошок. Не любви Господней, право же, желать. Вот что мне сегодня хочется сказать. Вы не одиноки, ибо с вами Бог. Это так жестоко — как я одинок. Днем я пью, а ночью я пишу стихи. Это, между прочим, все мои грехи. Вот бы кто с любовью, чтоб меня спасти, тихо к изголовью — Господи, прости! — просто сел, родные, что-то нашептал. Чтоб совсем иные я стихи писал. 1995, ноябрь

На мосту

Не здесь, на мосту, но там, под водой, мы долго стояли с тобой — под волны бежав от себя, за черту — на ржавом старинном мосту. Мы здесь расставались с тобой навсегда. Но там, где чернела вода, казалось, мы будем обнявшись века стоять. И шумела река. И дни пролетели. И с мыслью одной пришел я сюда. Под водой мы не расставались. И я закурил тихонько. И я загрустил. О, жизнь. Лабиринты твои, зеркала кривые. Любовь умерла. Как сладко и горько мне думать о том, что там в измеренье ином, я счастлив. Я молод. Я нежен, как бог. И ты меня любишь, дружок. 1995, ноябрь