Полынь: Стихотворения и поэмы - Друнина Юлия Владимировна - Страница 32

32

У МЕНЯ ТЫ, РОССИЯ, КАК СЕРДЦЕ, ОДНА…

ЭТО ИМЯ

Только вдумайся, вслушайся В имя «Россия»! В нем и росы, и синь, И сиянье, и сила. Я бы только одно у судьбы попросила — Чтобы снова враги не пошли на Россию…

ДРУНЯ

«Друня»— уменьшительная форма от древнеславянского имени «Дружина».

Это было в Руси былинной, В домотканый сермяжный век: Новорожденного Дружиной Светлоглазый отец нарек. В этом имени — звон кольчуги, В этом имени — храп коня, В этом имени слышно: — Други! Я вас вынесу из огня! Пахло сеном в ночах июня, Уносила венки река. И смешливо и нежно «Друня» Звали девицы паренька. Расставанье у перелаза, Ликование соловья… Светлорусы и светлоглазы Были Друнины сыновья. Пролетали, как миг, столетья, Царства таяли, словно лед… Звали девочку Друней дети — Шел тогда сорок первый год. В этом прозвище, данном в школе, Вдруг воскресла святая Русь, Посвист молодца в чистом поле, Хмурь лесов, деревенек грусть. В этом прозвище — звон кольчуги, В этом прозвище — храп коня, В этом прозвище слышно: — Други! Я вас вынесу из огня! Пахло гарью в ночах июня, Кровь и слезы несла река, И смешливо, и нежно «Друня» Звали парни сестру полка. Точно эхо далекой песни, Как видения, словно сны, В этом прозвище вновь воскресли Вдруг предания старины. В этом прозвище — звон кольчуги, В этом прозвище — храп коня, В этом прозвище слышно: — Други! Я вас вынесу из огня!

ГОЛОС ИГОРЯ

Часть войска князя Игоря была конной, а другая пешей — смерды.

«Как волков обложили нас половцев рати. Несть числа им, лишь кони дружину спасут. Ну, а пешие смерды?.. Тяжело умирати, Но неужто мы бросим, предадим черный люд?» Голос Игоря ровен, нет в нем срыва и дрожи. Молча спешились витязи — предавать им негоже. Был в неравном бою схвачен раненый Игорь, И порубаны те, что уйти бы могли… Но зато через ночь половецкого ига, Через бездны веков, из нездешней дали Долетел княжий глас: «Нелегко умирати, Только легче ли жить во предателях, братья?»

ЯРОСЛАВНЫ

Каленые стрелы косили Дружинников в далях глухих. И трепетно жены России Мужей ожидали своих. — Любимый мой, Игорь мой славный! Бескрайни тревожные дни!..— Вновь милых зовут Ярославны, Но смотрят на небо они. Не в поле, меж звездами где-то Двадцатого века маршрут! Послушные кони — ракеты — Своих властелинов несут. А ежели «всадник» задремлет, Слетают счастливые сны: Все видит желанную Землю Он в облике милой жены.

БАБЫ

Мне претит пресловутая «женская слабость». Мы не дамы, мы русские бабы с тобой. Мне обидным не кажется слово грубое «бабы», В нем — народная мудрость, в нем — щемящая                                                                                            боль. Как придет похоронная на мужика Из окопных земель, из военного штаба, Став белей своего головного платка, На порожек опустится баба. А на зорьке впряжется, не мешкая, в плуг И потянет по-прежнему лямки. Что поделаешь? Десять соломинок-рук Каждый день просят хлеба у мамки… Эта смирная баба двужильна, как Русь. Знаю, вынесет все, за нее не боюсь. Надо — вспашет полмира, надо — выдюжит бой. Я горжусь, что и мы тоже бабы с тобой!

ПОЛОНЯНКИ

Ах, недолго у матери ты пожила, Незадачливая девчонка! Умыкнул басурман из родного села, Как мешок, поперек перекинув седла… Ты ему татарчонка в плену родила, Косоглазого, как зайчонка. Время шло. Ты считалась покорной женой. Попривыкла к смешному зайчонку — родной. Но навеки застыли в славянских глазах Пламя русских пожарищ, отчаянье, страх… Вновь дымятся массивы нескошенных трав. Мчит девчонок в неметчину дюжий состав. И одна полонянка на мгновенье застыла: Показалось ей смутно, что все это было — Так же села горели, дымились поля, Бились женщины, плакали дети… Все воюет, воюет старушка Земля, Нет покоя на грустной планете…

«В моей крови — кровинки первых русских…»

В моей крови — Кровинки первых русских: Коль упаду. Так снова поднимусь. В моих глазах, По-азиатски узких, Непокоренная дымится Русь. Звенят мечи. Посвистывают стрелы. Протяжный стон Преследует меня. И, смутно мне знакомый, Белый-белый, Какой-то ратник Падает с коня. Упал мой прадед В ковыли густые, А чуть очнулся — Снова сел в седло… Еще, должно быть, со времен Батыя Уменье подниматься Нам дано.