Гроза - Коган Павел Давыдович - Страница 13

13

СТИХИ О РЕМЕСЛЕ

Поговорим о нашем славном, О настоящем ремесле, Пока по заводям и плавням Проходит время, стелет след, Пока седеет и мужает, На всех дорогах и полях Листвой червленою в Можае Старинный провожает шлях. О Бонапартова дорога! …Гони коней! Руби! Руби! …От Нарвы до Кривого Рога Трубач, отчаявшись, трубит. Буран над диким бездорожьем, Да волчьи звезды далеки, Да под натянутою кожей Стучат сухие костяки. Да двери яростью заволгли, Да волки, да леса, да степь, Да сумасшедший ветер с Волги Бураном заметет гостей. «Гони, гони! — Расчет не выдал Фортуна выдала сама! Гони коней!» — Денис Давыдов, Да сам фельдмаршал, да зима! А партизаны гонят рысью. И у взглянувшего назад Вразлет раскосые по-рысьи, С веселой искоркой глаза. «Бурцев, ёра, забияка, Мой товарищ дорогой, Ради бога и арака Приезжай ко мне домой». Буерак да перестрелка — Наша ль доблесть не видна? Если сабля не согрела — Песня выручит одна. Ухнет филин или пушка, Что ты, родина, сама — То ль гусарская пирушка, То ль метельная зима? Обернись невестой, что ли, Милой юностью взгляни! Поле, поле, поле, поле! Придорожные огни…             «А ну!» —                               коней за буераки Во мрак ведет передовой. «Так ради бога и арака Приезжай ко мне домой». Поговорим о нашем честном, Пока заносит время след, О ремесле высоком — песни И сабли — ясном ремесле. Декабрь 1939

«Ковыль-трава, и разрыв-трава…»

Ковыль-трава, и разрыв-трава, И злая трава — полынь. Опять на Азорские острова Море ведет валы. А ты, ты падаешь наискосок, Комнату запрудив Смертью своей и строкой своей, Рукой, прижатой к груди. Так вот он, берег последний твой, Последней строки предел. Стой и стынь, стынь и стой Над грудой дум и дел… 1940

«Все на свете прощается…»

Все на свете прощается, Кроме памяти ложной И детского ужаса. Нам с рожденья положено Почти аскетическое мужество. И на стольких «нельзя» Наше детство сухое редело. Этот год перезяб, Этот год перемерз до предела. В этот год по утрам Нам с тобою рубля не хватало, Чтоб девчонке купить молока, Чтоб купить папирос. Ты снимала с ресниц                           подозрительные кристаллы, И, когда не писалось, Примерзало к бумаге перо. Что же, мы пережили, Двужильные настоящие, Что же, мы пережили Без паники, не торопясь. И всего-то делов, что прибавилось                                                               в ящике Комья строк перемерзших моих И записок твоих беспокойная вязь. ………………………………………….. Мы наверное выживем, Нам такое от роду положено, И не стоит об этом — Кому это, к дьяволу, нужно. Все на свете прощается, Кроме памяти ложной И детского ужаса… 6 августа 1940

«Только начался сенозорник…»

Только начался сенозорник, Родился у мамы сын озорник, Озорной, горевой, неладный, Самый прошеный, самый негаданный. Как его судьба ни носила, Как его беда ни ломала, Обломала его насилу На четыре вершка с малым. Что вершки ему, если тот расчет, Что вершки ему, что ему плакать, Если поприще его — на три поприща Да с калужским немереным гаком, Если тропка его не хожена, Если яростный, непохожий он, Если он — молодой, бровастый (Чтой-то я в октябре захвастал). Так живу, а живу по-разному, По июлям рожденье праздную, В октябре на подушку рухну, Только сердце с размаху ухнет, Только сердце с размаху вспомнит, Как нерадостно, нелегко мне. Ты недаром родилась в зазимье, Холодком позванивает твое имя, Словно льдинки на губах порастаяли. Ты простая моя, — простая ли? Как судьба его ни ломала, Как ни мало любила милая, Да судьба обломала мало, А вот милая надломила. Сенозор — вся трава повыгорит. Она, зорька, слова все на «вы» говорит, Все на «вы», на «вы», а не скажет «ты», Все слова новы, все слова пусты. Сенозорник, разор ты мой, месяц мой. Мне опять с больной головой домой Понурясь брести, повторять ее имя По ненастью, по зазимью. 27 октября 1940

ЛИСОНЬКА

Ослепительной рыжины Ходит лисонька у ручья, Рыжей искоркой тишины Бродит лисонька по ночам.                      Удивительна эта рыжь, По-французски краснеет — руж, Ржавый лист прошуршит — тишь Можжевельник потянет — глушь                      Есть в повадке ее лесной И в окраске древних монет Так знакомое: блеснет блесной, И приглушенное: не мне.                       Ходит лисонька у ручья,                       Еле-еле звучит ручей. Только лисонька та — ничья, И убор ее рыжий ничей. Если сердит тебя намек, Ты, пожалуйста, извини — Он обидою весь намок, Он же еле-еле звенит. Ноябрь 1940