Стажеры(изд.1991) - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 113

Потом что-то слабо треснуло, раскрылась в нем черная пасть, звякнуло, зашипело, и выбрался оттуда человек. То есть это я сначала подумал, что человек: руки у него были, ноги. Голова. Весь он был какой-то черноватый, что ли… либо закоптило его, либо обгорел… и весь он был обвешан оружием. Я такого оружия, ребята, никогда не видывал, но с первого взгляда мне ясно стало, что это именно оружие. Оно свисало у него с обоих плеч и с пояса и лязгало и брякало на каждом шагу.По сторонам он не глядел, а двинулся прямо к крыльцу, как в собственный дом,и шагал как-то странно,но я не сразу понял в чем тут дело, потому что глаз не мог оторвать от его лица. Оно у него тоже было черноватое, обгорелое,блестело и отсвечивало, и вдруг он поднял обе руки и принялся его с себя сдирать, как маску— да это, видно, и была маска, потому что он в две секунды с нею управился и с размаху шмякнул ее оземь. И тут меня прошибло потом в другой раз,потому что под этим черноватым, обгорелым, липким и лакированным у него оказалось второе лицо, уже не человеческое— белое, как камень,безносое, безгубое, а глаза — как плошки и светятся. Я на это лицо только взглянул и сразу понял: не могу. Стал глядеть ему на ноги— еще хуже.У него ведь почему такая странная походка была? Он по этой густой траве, по твердой земле шел, как мы с вами шли бы по зыбучему песку или, скажем, по трясине — на каждом шагу проваливался по щиколотку, а то и глубже. Не держала его земля, подавалась…

У крыльца он приостановился на секунду и разом стряхнул с себя всю свою амуницию. Залязгала она,загрохотала,а он шагнул в дверь — и снова тишина. И пусто. Как в бреду. И звездолета уже нет, словно и не было никогда. Только черные дыры от поляны до дома да груда невиданного оружия у крыльца. Все.

Очень мне захотелось протереть глаза,ущипнуть себя за ляжку и все такое, но я этого делать не стал.Я ведь Бойцовый Кот, ребята. Я весь этот бред отмел.Не впервой. Я только главное оставил: оружие! Впервые я здесь увидел оружие.Я даже одеваться не стал— как был, в одних трусах, махнул через подоконник со второго этажа.

Роса была обильная,ноги мои моментально стали мокрые выше колен,и продрал меня озноб— то ли от этой сырости,то ли,опять же, от нервов.Около крыльца я присел на корточки и прислушался. Тихо, по-нормальному тихо, по-утреннему. Птички завозились,сверчок какой-то заскрипел. Мне до этого дела не было, я ждал голоса услышать.Нет, не слышно голосов. В этом доме ведь всегда так: не должно быть голосов— галдят,бормочут,переругиваются,причем кто— неизвестно, потому что Корнея в доме нет, шляется где-то, беса тешит. А вот когда, как сейчас, должны люди— или даже пусть не совсем люди,— но должны же они здороваться, друг друга по спинам хлопать, восклицать что-нибудь приветственное!Нет, тут у них будет тишина. Могила. Ладно.

И вот сижу я на корточках и смотрю на эти штуки,которые передо мной лежат, даже на вид тяжеленные,гладкие, масленые,надежные.Никогда я таких не видел ни на картинках,ни в кино. Большой, видно, убойной силы аппараты, да вот беда, непонятно,с какой стороны к ним подступиться, за какое место их брать и на что нажимать.И даже прикасаться к ним как-то боязно: того и гляди — ахнет, костей не соберешь.

В общем, я растерялся,и это было плохо, потому что на самом-то деле мне следовало бы сразу хватать что-нибудь и рвать когти. Ну, Гаг, давай! Давай быстро! Вот эту коротышку:ствол есть,вместо дула,правда,стекляшка какая-то, зато и рукоятка вроде бы есть,два плоских магазина по сторонам ствола торчат… Все.Нет у меня больше времени. Потом разберусь. Протянул я руку и осторожно взялся за рукоятку. И тут произошла со мной странная вещь.

Взялся я,значит,за рукоятку.Рубчатая такая,теплая.Пальцы сомкнул.Тяну на себя.Осторожно, чтобы не брякнуло. Тяжесть даже почувствовал. А в кулаке — ничего.Сижу,как пьяный, гляжу на пустой кулак, а машинка эта как лежала на ступеньке,так и лежит.Я сгоряча ее хвать поперек— и опять под пальцами металл, твердое,тяжелое. Рванул на себя — опять ничего.

И захотелось мне тут заорать во весь голос.Еле сдержался. Посмотрел на ладонь— ладонь в масле.Вытер ее о траву, поднялся. Разочарование, конечно, страшное.Все у них учтено,все рассчитано и предусмотрено,у гадов.Перешагнул я через эту груду бесполезного для меня железа и пошел в дом.Вижу:в холле, в углу,торчит Драмба.Зашевелил своими ушами,уставился,а мне на него и смотреть было противно.И уже хотел я подняться к себе,как вдруг подумал:а что, если… В конце концов, не все ли равно,у кого в руках будет машинка, у меня или у этого долдона?

— Рядовой Драмба, — сказал я негромко.

— Слушаю, господин капрал, — отозвался он как положено.

— А ну-ка, иди за мной.

Вышли мы обратно на крыльцо. Оружие лежит, никуда не делось.

— Подай мне вот эту, крайнюю,— говорю. — Только осторожно.

— Не понял, господин капрал,— гудит эта дубина.

— Чего ты не понял?

— Не понял, что именно приказано подать.

Провались ты! Мне-то откуда знать, как это называется?

— Как называются эти предметы? — спрашиваю.

Драмба заработал ушами и рапортует:

— Трава, господин капрал. Ступени…

— А на ступеньках?— спрашиваю я и чувствую, что меня мороз по коже начинает продирать.

— На ступенях пыль, господин капрал.

— А еще?

Впервые Драмба промедлил с ответом. Долго молчал. У него, видно, тоже шестеренка за шестеренку зашла, как и у меня.

— Еще на ступеньках имеются:господин капрал, рядовой Драмба,четыре муравья…—Он снова помедлил. — А также всевозможные микроорганизмы.

Он их не видел!Понимаете?Не видел! Микроорганизмы он видел,а железяки эти метровой длины видеть ему было не положено.Ему их видеть не положено,а мне — брать. Все, все предусмотрели! И тут я с досады, не сообразив,махнул босой ногой по самой здоровенной железяке,что на крыльце валялась. Взвыл я, палец отшиб начисто,ноготь сломал.А железяка как лежала, так и осталась лежать. Все. Это уже было последней каплей.Захромал я к себе, зубами скриплю, чуть не плачу,кулаки стиснул.Пришел,повалился на койку, и взяло меня отчаяние,какого не испытывал я аж с того дня, когда пришел на побывку домой и увидел,что не то что дома моего— всего квартала нет, одни горелые кирпичи громоздятся,и душит гарью. Почудилось мне в эти черные минуты,что никуда я не годен,ничего я не могу здесь сделать,в этом сытом и лукавом мире,где каждый мой шаг рассчитан и предусмотрен на сто лет вперед.И вполне может быть, что каждое мое действие, какое я еще только собираюсь совершить,они уже знают, как пресечь и обратить себе на пользу.

И чтобы разогнать мрак, я стал вспоминать самое светлое,самое счастливое, что было в моей жизни,и вспомнил тот морозный ясный день,столбы дыма,которые поднимались в зеленое небо,и треск пламени,пожирающего развалины, серый от сажи снег на площади,окоченевшие трупы, изуродованный ракетомет в огромной воронке…А герцог идет вдоль нашей шеренги,мы еще не успели остыть,глаза еще заливает пот,ствол автомата обжигает пальцы,а он идет,тяжело опираясь на руку адъютанта,и снег скрипит под его мягкими красными сапожками,и каждому из нас он внимательно заглядывает в глаза и говорит негромко слова благодарности и одобрения.А потом он остановился.Прямо передо мной.И Гепард, которого я не видел,— я никого не видел, кроме герцога,— назвал мое имя, и герцог положил мне руку на плечо и некоторое время смотрел мне в глаза, и лицо у него было желтое от усталости,иссеченное глубокими морщинами, а вовсе не гладкое, как на портретах,веки красные и воспаленные, и мерно двигалась тяжелая, плохо выбритая челюсть. И все еще держа свою правую руку у меня на плече, он поднял левую и щелкнул пальцами, и адъютант поспешно положил в эти пальцы черный кубик,а я все еще не верил своему счастью,не мог поверить, но герцог произнес низким хриплым голосом: «Открой пасть, Котенок…»— и я зажмурился и открыл рот изо всех сил,почувствовал на языке шершавое и сухое и стал жевать.Волосы встали дыбом у меня под каской, из глаз покатились слезы.Это был личный его высочества жевательный табак пополам с известью и сушеной горчицей, а герцог хлопал меня по плечу и говорил растроганно: «О эти сопляки! Мои верные, непобедимые сопляки!..»