Стажеры(изд.1991) - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 88

— Ты знаешь обо мне все,—объявил Малыш голосом Комова.— Ты знаешь, как я возник.Ты знаешь, как я сюда попал. Ты знаешь, зачем я к тебе пришел. Ты знаешь обо мне все.

У меня глаза на лоб полезли, а Комов как будто даже и не удивился.

— Почему ты думаешь, что я все это знаю? — спросил он спокойно.

— Я размышлял. Я понял.

— Это феноменально,— спокойно сказал Комов, — но это не совсем верно. Я ничего не знаю о том, как ты здесь жил до меня.

— Вы уйдете сразу, когда узнаете обо мне все?

— Да, если ты захочешь.

— Тогда спрашивай,— сказал Малыш.— Спрашивай быстро, потому что я тоже хочу тебя спросить.

Я взглянул на индикатор. Просто так взглянул. И мне стало не по себе. Только что там был нейтральный белый свет, а сейчас ярким рубиновым огнем горел сигнал отрицательных эмоций. Я мельком заметил, что лицо у Вандерхузе встревожено.

— Сначала расскажи мне,— произнес Комов, — почему ты так долго прятался?

— Курвиспат,—отчетливо выговорил Малыш и пересел на правую пятку.—Я давно знал, что люди придут снова. Я ждал, мне было плохо. Потом я увидел: люди пришли. Я стал размышлять и понял— если людям сказать,они уйдут,и тогда будет хорошо. Обязательно уйдут,но я не знал— когда.Людей четыре.Очень много.Даже один очень много.Но лучше,чем четыре.Я входил к одному и разговаривал ночью. Шарада.Тогда я подумал: один человек говорить не может.Я пришел к четверым. Было очень весело,мы играли с изображениями,мы бежали, как волна.Опять шарада.Вечером я увидел:один сидит отдельно.Ты. Я подумал и понял: ты ждешь меня. Я подошел. Чеширский кот! Вот как было.

Он говорил резко и отрывисто,голосом Комова,и только внесмысловые слова он произносил этим сочным незнакомым баритоном.Руки, пальцы его ни на секунду не оставались в покое,и сам он все время двигался, и движения его были стремительны и неуловимо-плавны,он словно переливался из одной позы в другую. Фантастическое это было зрелище:привычные стены кают-компании, ванильный запах от пирожных, все такое домашнее, обычное— только странный лиловатый свет и в этом свете на полу гибкое, плавное и стремительное маленькое чудовище. И тревожный рубиновый огонек на пульте.

— Откуда ты знал, что люди придут снова? — спросил Комов.

— Я размышлял и понял.

— А может быть, кто-нибудь рассказал тебе?

— Кто?Камни?Солнце? Кусты?Я один.Я и мои изображения.Но они молчат.С ними можно только играть. Нет.Люди пришли и ушли.— Он быстрым движением передвинул несколько листочков на полу.— Я подумал и понял:они придут снова.

— А почему тебе было плохо?

— Потому что люди.

— Люди никогда никому не вредят.Люди хотят, чтобы всем вокруг было хорошо.

— Я знаю,— сказал Малыш.— Я ведь уже говорил: люди уйдут, и будет хорошо.

— От каких действий людей тебе плохо?

— От всех. Они есть, или они могут прийти— это плохо.Они уйдут навсегда — это хорошо.

Красный огонек на пульте буравил мне душу. Я не удержался и тихонько толкнул Комова ногой под столом.

— Откуда ты узнал, что если людям сказать,то они уйдут?— спросил Комов,не обратив на меня внимания.

— Я знал: люди хотят, чтобы всем вокруг было хорошо.

— Но как ты это узнал? Ты же никогда не общался с людьми.

— Я много размышлял. Долго не понимал. Потом понял.

— Когда понял? Давно?

— Нет,недавно.Когда ты ушел от озера,я поймал рыбу. Я очень удивился. Она почему-то умерла. Я стал размышлять и понял,что вы обязательно уйдете, если вам сказать.

Комов покусал нижнюю губу.

— Я заснул на берегу океана,—сказал он вдруг.—Когда я проснулся,то увидел: на мокром песке возле меня — следы человеческих ног. Я поразмыслил и понял: пока я спал, мимо меня прошел человек. Откуда я это узнал? Ведь я не видел человека, я увидел только следы. Я размышлял: раньше следов не было; теперь следы есть;значит,они появились,пока я спал.Это человеческие следы— не следы волн,не следы камня, который скатился с горы. Значит, мимо меня прошел человек. Пока я спал, мимо меня прошел человек. Так размышляем мы. А как размышляешь ты?Вот прилетели люди.Ты ничего о них не знаешь.Но ты поразмыслил и узнал,что они обязательно улетят навсегда, если ты поговоришь с ними. Как ты размышлял?

Малыш долго молчал— минуты три.На лице и на груди его вновь начался танец мускулов. Проворные пальцы двигали и перемещали листья. Потом он отпихнул листья ногой и сказал громко сочным баритоном:

— Это вопрос. По бим-бом-брамселям!

Вандерхузе затравлено кашлянул в своем углу,и Малыш сейчас же поглядел на него.

— Феноменально!— воскликнул он все тем же баритоном.— Я всегда хотел узнать: почему длинные волосы на щеках?

Воцарилось молчание. И вдруг я увидел, как рубиновый огонек погас и разгорелся изумрудный.

— Ответьте ему, Яков,— спокойно попросил Комов.

— Гм…— сказал Вандерхузе, порозовев.— Как тебе сказать, мой мальчик…— Он машинально взбил бакенбарды. — Это красиво, это мне нравится… По-моему, это достаточное объяснение, как ты полагаешь?

— Красиво…Нравится…— повторил Малыш.—Колокольчик!—сказал он вдруг нежно. — Нет, ты не объяснил. Но так бывает. Почему только на щеках? Почему нет на носу?

— А на носу некрасиво,— наставительно сказал Вандерхузе.—И в рот попадают, когда ешь…

— Правильно,—согласился Малыш.—Но если на щеках,и если идешь через кусты, то должен цепляться.Я всегда цепляюсь волосами, хотя они у меня наверху.

— Гм, — сказал Вандерхузе. — Видишь ли, я редко хожу через кусты.

— Не ходи через кусты, — сказал Малыш. — Будет больно. Сверчок на печи!

Вандерхузе не нашелся,что ответить,но по всему видно было,что он доволен. На индикаторе горел изумрудный огонек,Малыш явно забыл о своих заботах, и наш бравый капитан, очень любивший детей,несомненно испытывал определенное умиление.К тому же ему,кажется,льстило,что его бакенбарды, служившие до сих пор только объектом более или менее плоских острот, сыграли такую заметную роль в ходе контакта. Но тут наступила моя очередь. Малыш неожиданно глянул мне в глаза и выпалил:

— А ты?

— Что— я? — спросил я, растерявшись, а потому агрессивно.

Комов немедленно и с явным удовольствием пнул меня в лодыжку.

— У меня вопрос к тебе,— объявил Малыш.— Тоже всегда. Но ты боялся. Один раз чуть меня не погубил— зашипел, заревел,ударил меня воздухом. Я бежал до самых сопок.То большое,теплое,с огоньками, делает ровную землю— что это?

— Машины, — сказал я и откашлялся. — Киберы.

— Киберы,— повторил Малыш. — Живые?

— Нет,— сказал я. — Это машины. Мы их сделали.

— Сделали? Такое большое? И двигается? Феноменально. Но ведь они большие!

— Бывают и больше,— сказал я.

— Еще больше?

— Гораздо больше,— сказал Комов.— Больше, чем айсберг.

— И они тоже двигаются?

— Нет,— сказал Комов.— Но они размышляют.

И Комов принялся рассказывать, что такое кибернетические машины. Мне было очень трудно судить о душевных движениях Малыша.Если исходить из предположения,что душевные движения его так или иначе выражались движениями телесными,можно было считать, что Малыш сражен наповал. Он метался по кают-компании,словно кот Тома Сойера, хлебнувший болеутолителя. Когда Комов объяснил ему,почему моих киберов нельзя считать ни живыми,ни мертвыми,он вскарабкался на потолок и бессильно повис там,прилипнув к пластику ладонями и ступнями.Сообщение о машинах,гигантских машинах,которые размышляют быстрее,чем люди,считают быстрее,чем люди,отвечают на вопросы в миллион раз быстрее,чем люди,скрутило Малыша в колобок, развернуло, выбросило в коридор и через секунду снова швырнуло к нашим ногам,шумно дышащего, с огромными потемневшими глазами, отчаянно гримасничающего. Никогда раньше и никогда после не приходилось мне встречать такого благодарного слушателя.Изумрудная лампа на пульте индикатора сияла,как кошачий глаз,а Комов говорил и говорил, точными, ясными, предельно простыми фразами, ровным размеренным голосом и время от времени вставлял интригующие: «подробнее об этом мы поговорим позже» или: «это на самом деле гораздо сложнее и интереснее,но ведь ты пока еще не знаешь, что такое гемостатика».