Том 8. Стихотворения. Рассказы - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" - Страница 82

Учитель Козлов уныло повторял:

— Да хотеть-то мы не умеем. Все точно неврастеники какие-то. Разве можно нас с германцами сравнивать?

Устроились за щелистым деревянным столом в тени веселых березок, — береза даже и в старости кажется юною да веселою. Долго ходили в чайную и обратно, за сахаром, за ложками. Сначала ложек не дали, угрюмая прислуживающая девица принесла стаканы и блюдца, потом кипяток в чайнике побольше и чайник поменьше для чаю. Все разное, с пообколоченными краешками, с неотмытою грязью в западинах и в сгибах. Володя пошел за ложками, туполицая лавочница тупо говорила ему:

— Ложки только если с вареньем.

— Да мы не хотим вашего варенья, — сказал Володя.

Туполицая лавочница отвечала:

— Тогда, значит, вприкуску, зачем же вам ложки!

— Да уж мы знаем зачем! — досадливо сказал Володя.

Хозяева долго и нудно ворчали:

— Варенья не берут, ложечки требуют.

Наконец достали и швырнули на прилавок две ложки. Володя сказал:

— Зачем же бросаете?

— Что ж вам на подносе подавать что ли? — язвительно спросил хозяин.

— В ноги кланяться прикажете? — так же язвительно кричала хозяйка.

И хозяин говорил уже свирепо:

— Довольно вы над нами побарствовали. Попили нашей кровушки.

Володя поторопился уйти. Два фабричных рабочих хохотали, сидя в углу за столом. Лавочник и его жена смотрели на Володю злобно и угрюмо и говорили странные, ненужные слова:

— Господа туда же называются.

— Напялили шляпки, лодырничают целые дни.

— Нет, они бы попробовали по-нашему.

— Горбом деньги наживаем.

— У них деньги легкие, а между прочим, на варенье жалко расскочиться.

— С собой принесли чего-то в картузиках, сидят, жрут.

Седой мужик в неимоверно грязном зипуне, закусанный несмотря на зной, долго слушал и сказал неожиданно злобно:

— А ты бы, Саватеич, вместо ложечки его палкой по башке огрел.

И эти странные слова нашли сочувственный отклик:

— Вот в самый раз палкой.

— По башке хорошенечко.

И каждый раз, когда приходили за чем-нибудь в чайную, опять поднимался спор с лавочником и с его женою. Это были глупые, тяжелые люди. Никак не хотели понять и согласиться. На все твердили одно:

— У нас такое правило.

Взяли кувшин молока. Приволокла его угрюмая девица, и на ее лице было напряженное и злое выражение, словно она тащила громадную тяжесть.

Пили молоко только мальчишки и Ульяна. Далия любила молоко, но теперь из чувства противоречия пила противный чай. Ульяна не любила молока, но теперь вдруг захотела его пить, чтобы показать, что все деревенское ей нравится. Она говорила:

— Я верю только в деревню. Городские жители ничего не могут устроить.

Кратный отвечал ей:

— Голубушка, я тоже думаю, что хозяйственный мужик прочно устроит жизнь, когда придет его очередь стать у власти. Только вот вопрос: скоро ли придет для него эта очередь?

И опять закипал нудный интеллигентский спор. Козлов говорил о кооперативах.

Наконец кончили, стали расплачиваться. Пришла угрюмая девица, сказала шальные цены. Далия ожесточенно заспорила. Кратный сказал:

— Не стоит спорить, Далия. Знаешь, теперь все дорого.

Балиновы и Кратные заплатили поровну. Ульяна сказала:

— Возьмите и нашу долю.

— Вы сегодня у нас в гостях, — отвечал Кратный.

Калерия заглянула в кувшин. Молоко было не допито. Мальчишки не захотели больше пить, и мать смотрела на них злобно. Шипела:

— Напрасно брали. Скверное молоко, жидкое.

И вдруг вспомнила, что где-то на свете есть книги и высокие идеи и что о копейках не стоит так много думать. Но, отвечая своим мыслям, сказала злобно, словно нарочно принижая строй своей мысли:

— Нам даром никто ни копейки не дает. Все на войне наживаются, только писателям никто не прибавит.

— Кто наживается, Далия? — спросил Кратный. — Не дай Бог на войне наживаться!

Гука сказал:

— Понесем молоко с собою.

— Кувшина не дадут, — сказала Калерия, — а платить за него не стоит.

— Ну так разольем его, — закричал Мика, — пусть никому не достается.

— Мальчишки, как вам не стыдно! — сказала Далия.

Но остальные все, в большой досаде, поддержали мальчишек. Да и Далия не стала спорить. И молоко пролили.

Гука потащил кувшин в сторону. Поставил на землю. Поглядел по сторонам опасливо. Подошла Калерия и вылила молоко на землю деловито и упрямо.

Хозяева чайной стояли на пороге и ругались. Слова их не были слышны, но фигуры и жесты были достаточно выразительны.

Калерия приподняла кувшин и бросила его на землю.

Угрюмая девица, громко ругаясь, подбежала.

— Кувшин зачем бьете? Хозяева ругаются. Деньги плачены.

— Цел ваш кувшин, — флегматично отвечала Калерия.

— Молоко что разлили?

— Деньги заплачены.

— Чего ж озорничать!

Но уже ее не слушали и шли по лесной дорожке.

— Ну вот, чайку напились, над Волгою посидели, — говорил Козлов.

Возвращаясь, перессорились из-за того, садиться ли здесь в лодку, или идти к дому по этой стороне. Лодка осталась на этой стороне только одна, — другому лодочнику надоело ждать, и он переехал к пароходной пристани.

Балиновы и Верочка сели в лодку. Ульяна и ее муж хотели было сесть вместе с ними, — им здесь было ближе к дому, — но Далия так решительно сказала:

— Пойдемте лучше с нами, все равно всем не поместиться, а там мы своего перевозчика покличем, — что Козловы остались.

Пошли пешком до того места, откуда можно будет крикнуть перевозчику около дачи Кратных. Шли через дачный парк, где было успокоенно и тихо и только один раз пробежали мимо две девочки, нарядные и веселые, как серафимы из фаланстерии Фурье, Гука и Мика осторожно посторонились перед ними, как перед существами особенной, нежной породы, и побежали дальше, шаля и смеясь. Далия шла рядом с Козловым и почему-то жаловалась ему на соседей:

— Как опускаются интеллигентные люди! — тоскливо говорила она. — Калерия только о своем женихе думает. Больше положительно ничем она не может интересоваться.

Козлов думал, что Калерия — очень хорошая и милая, но не знал, как спорить с Далиею. Ульяна рассказывала Кратному о своей родине, — далекий северный край. Кратный слушал, только изредка вставляя слово. Ему казалось странным, что Ульяна увлекается своими рассказами и говорит так весело, словно все на свете благополучно и не было этих ужасных поражений русского войска. Душа его была упоена тоскою, небо казалось ему пустым, и солнце катилось, как раскаленный и бессмысленный медный шар.

Вечером дома Кратный думал о сегодняшних разговорах. Всеобщее безволие заражало его. Он уныло думал: «Конечно, не справиться нам с германцами».

А в это самое время учитель Козлов говорит наставительно своей жене Ульяне:

— Профессор Кратный правду говорит насчет России. Он — ученый человек и, кроме того, умный человек. Если мы все возьмемся за ум, то германцу против нас не устоять.

На другой день сыновья Кратного отправились в город. Как всегда, встали очень рано, когда еще большие спали. Раннее утро было росистое и душистое. Мальчишки для города надели новенькие синие рубашки, длинные галстуки, нарядные шапочки; штаны у них были короткие, до колен, а обуви они не надели, побежали, как всегда, босиком.

Оба мальчика все семь верст прошли пешком. У села Зеленые Горки встретили отца Леонида с сыном-студентом и дьячка, которые шли на церковную землю. Отец Леонид с сыном прошли вперед. Мальчишки разговорились с угрюмым дьячком. Дьячок жаловался на судьбу, на бедность, на большую семью, на священника.

— Вот возьму да и повешусь. Назло ему повешусь.

Мальчишки с жутким любопытством расспрашивали его и ничего не понимали. Третья копейка, четвертая копейка, обиды, — но не смели спросить.

— Ведь это грешно повеситься, — говорил Мика.

— А ему не грешно! Нарочно перед его окном повешусь.

И вдруг метнулся в сторону, завидев что-то в траве.