Стихотворения. Поэмы. Проза - Случевский Константин Константинович - Страница 20

20

Наши птицы

Наши обычные птицы прелестные, Галка, ворона и вор-воробей! Счастливым странам не столько известные, Сколько известны отчизне моей… Ваши окраски все серые, черные, Да и обличьем вы очень просты: Клювы как клювы, прямые, проворные, И без фигурчатых перьев хвосты. В непогодь, вьюги, буруны, метелицы Все вы, голубчики, тут, подле нас, Жизни пернатой невесть что — безделицы, Вы утешаете сердце подчас. И для картины вы очень существенны В долгую зиму в полях и лесах! Все ваши сборища шумны, торжественны И происходят у всех на глазах. Это не то что сова пучеокая Или отшельница-птица челна — Только где темень, где чаща глубокая, Там ей приятно, там дома она! С вами иначе. То вдруг вы слетаетесь Стаей большой на дорогу; по ней — Ходите, клюете и не пугаетесь Даже нисколько людей и коней. То вы весь вид на картину меняете, В лес на опушку с дороги слетев, Белую в черную вдруг обращаете, Сотнями в снежные ветви насев. То, как лоскутина флера, таскаетесь Стаей крикливою вдоль по полям, Тут подбираетесь, там раздвигаетесь Черным пятном по бесцветным снегам. Жизнь хоть и скромная, жизнь хоть и малая, Хоть не большая, а все благодать, Жизнь в испытаньях великих бывалая, Годная многое вновь испытать…

Прощание лета

Осень землю золотом одела, Холодея, лето уходило И земле, сквозь слезы улыбаясь, На прощанье тихо говорило: «Я уйду, — ты скоро позабудешь Эти ленты и цветные платья, Эти астры, эти изумруды И мои горячие объятья. Я уйду — роскошная южанка — И к тебе, на выстывшее ложе, Низойдет любовница другая, И свежей, и лучше, и моложе. У нее алмазы в ожерелье, Платье бело и синеет льдами, Щеки бледны, очи светло-сини, Волоса осыпаны снегами… О мой друг! Оставь ее спокойно Жать тебя холодною рукою: Я вернусь, согрею наше ложе, Утомлю и утомлюсь с тобою!»

Мефистофель

Мефистофель в пространствах

Я кометой горю, я звездою лечу И куда посмотрю, и куда захочу, Я мгновенно везде проступаю! Означаюсь струей в планетарных парах, Содроганием звезд на старинных осях — И внушаемый страх — замечаю!.. Я упасть — не могу, умереть — не могу! Я не лгу лишь тогда, когда истинно лгу, — И я мир полюбил той любовью, Что купила его всем своим существом, Чувством, мыслью, мечтой, всею явью и сном, А не только распятьем и кровью. Надо мной ли венец не по праву горит? У меня ль на устах не по праву царит Беспощадная, злая улыбка?! Да, в концерте творенья, что уши дерет И тогда только верно поет, когда врет, — Я, конечно, первейшая скрипка… Я велик и силен, я бесстрашен и зол; Мне печали веков разожгли ореол, И он выше, все выше пылает! Он так ярко горит, что и солнечный свет, И сиянье блуждающих звезд и комет Будто пятна — в огне освещает! Будет день, я своею улыбкой сожгу Всех систем пузыри, всех миров пустельгу, Все, чему так приятно живется… Да скажите же: разве не видите вы, Как у всех на глазах, из своей головы, Мефистофелем мир создается?! Не с бородкой козла, не на тощих ногах, В епанче и с пером при чуть видных рогах Я брожу и себя проявляю: В мелочь, в звук, в ощущенье, в вопрос и ответ, И во всякое «да», и во всякое «нет», Невесом, я себя воплощаю! Добродетелью лгу, преступленьем молюсь! По фигурам мазурки политикой вьюсь, Убиваю, когда поцелую! Хороню, сторожу, отнимаю, даю — Раздробляю великую душу мою И, могу утверждать, торжествую!..

На прогулке

Мефистофель шел, гуляя, По кладбищу, вдоль могил… Теплый, яркий полдень мая Лик усталый золотил. Мусор, хворост, тьма опенок, Гниль какого-то ручья… Видит: брошенный ребенок В свертке грязного тряпья. Жив! он взял ребенка в руки, Под терновником присел И, подделавшись под звуки Детской песенки, запел: «Ты расти и добр, и честен: Мать отыщешь — уважай; Будь терпением известен, Не воруй, не убивай! Бога, самого большого, Одного в душе имей; Не желай жены другого; День субботний чти, говей… Ты евангельское слово Так, как должно, исполняй, Как себя люби другого; Бьют — так щеку подставляй! Пусть блистает добродетель Несгорающим огнем… Amen! Amen![2] Бог свидетель, Люб ты будешь мне по нем! Нынче время наступило, Новой мудрости пора… Что ж бы впрямь со мною было, Если б не было добра?! Для меня добро бесценно! Нет добра, так нет борьбы! Нужны мне, и несомненно, Добродетелей горбы… Будь же добр!» Покончив с пеньем, Он ребенка положил И своим благословеньем В свертке тряпок осенил!