Покинутый (ЛП) - Родионова Ольга - Страница 2

молотками для пэл-мэл1, и все это выглядело несерьезно; вероятно, две девочки постарше

пытались объяснить младшим тонкости игры. Нечеткое пятнышко косичек и розовых,

развевающихся платьиц, они перекликались и смеялись, и изредка доносился взрослый

голос, наверное, гувернантки, скрытой от моих глаз низким пологом деревьев.

Задачки мои без присмотра лежали на столе, а я наблюдал за игрой девочек, и

вдруг, как будто почувствовав чужой взгляд, одна из них, примерно моего возраста,

подняла голову, увидела в окне меня, и наши глаза встретились.

Я с трудом сглотнул, потом нерешительно поднял руку и помахал. К моему

удивлению, она в ответ улыбнулась. А потом позвала сестер, которые собрались в кружок,

все четверо, заинтересованно вытянули шеи и, прикрывая рукой от солнца глаза, стали

смотреть на окно, у которого я стоял, как экспонат в музее, разве что подвижный экспонат

— машущий рукой и краснеющий от смущения — и в тот миг я ощутил мягкое, теплое

сияние, которое, должно быть, и называется дружбой.

Не прошло и минуты, как из-под шатра деревьев явилась их гувернантка, глянула

сердито на мое окно, причем с таким видом, что у меня не осталось сомнений, что она обо

мне думает — будто я безнравственный или еще того хуже — и увела девочек прочь.

1 Пэл-мэл — старинная игра в шары, вроде крокета. (Здесь и далее, если не оговорено особо, примечания

переводчика).

Взгляд, которым одарила меня гувернантка, я встречал и раньше, и потом, и на

площади, и на лугах за нашим домом. Помните, как мои нянюшки уводили меня от

несчастных бедолаг? Выходит, что другие гувернантки защищают своих детей от меня. Я

никогда не задумывался почему. Я не задавался этим вопросом, потому что… я не знаю…

наверное, потому что не было повода сомневаться; и вот этот случай был то же самое, я не

видел разницы.

2

Когда мне было шесть лет, Эдит подарила мне набор глаженой одежды и пару

туфель с серебряными пряжками. Я вышел из-за ширмы, одетый в новые туфли, жилет и

жакет, и Эдит позвала одну из горничных, и та сказала, что я вылитый отец, но это,

конечно, была выдумка. Потом на меня пришли глянуть родители, и я могу поклясться,

что у отца затуманились от слез глаза, а мама не стала притворяться и просто

расплакалась тут же в детской и все взмахивала рукой, пока Эдит не подала ей платок.

В тот миг я почувствовал себя взрослым и ученым, и даже снова ощутил, как у

меня разгораются щеки. Я поймал себя на том, что думаю, что девочки Доусон сочли бы

меня в этом наряде за джентльмена. Я часто вспоминал о них. Иногда видел в окно, как

они бегают в саду или с фасадной стороны усаживаются в экипажи. Однажды мне

показалось, что одна из них украдкой глянула на меня, но если и глянула, то не

улыбнулась и не помахала, а просто повторила взгляд своей гувернантки, как будто

неодобрение в мой адрес передавалось из рук в руки, как тайное знание.

В общем, с одной стороны от нас жили Доусоны; эти ненадежные, с косичками,

ускользающие Доусоны. А с другой стороны жили Барретты. У них было восемь детей в

семье, мальчики и девочки, хотя я редко их видел; как и с Доусонами, мое общение с

ними ограничивалось тем, что я видел, как они садятся в кареты или гуляют неподалеку

на лужайке. Но в один прекрасный день, незадолго до моего восьмого дня рождения, я

гулял в саду, лазая вдоль оград и выковыривая палкой раскрошившиеся красные кирпичи

из высокой садовой стены. Иногда я останавливался и переворачивал палкой камни,

чтобы проверить, что за насекомые торопливо ринутся из-под них — мокрицы,

сороконожки, черви, которые извивались и вытягивали свои длинные тела — и наконец я

добрался до калитки, ведущей в проход между нашим домом и домом Барреттов.

Тяжелые ворота были заперты на огромный ржавый замок, выглядевший так, будто

его не открывали несколько лет, и я некоторое время рассматривал его, а потом взвесил на

ладони; и вдруг услышал тихий, настойчивый мальчишеский голос.

- Эй, ты. Это правда, то, что говорят о твоем отце?

Он подошел с другой стороны ворот, но мне понадобилось несколько секунд,

чтобы понять это — секунд, в продолжение которых я стоял потрясенный и едва не

мертвый от страха. А потом я чуть не выскочил из собственной кожи, потому что в

отверстии, в двери, я увидел немигающий глаз, наблюдавший за мной. И снова услышал

вопрос.

- Говори, а то меня застукают в любую минуту. Это правда, то, что говорят о твоем

отце?

Немного успокоенный, я нагнулся к отверстию и заглянул туда.

- Кто тут? — спросил я.

- Это я, Том, твой сосед.

Я знал, что Том был самым младшим в семье, примерно моих лет. Я услышал, что

кто-то зовет его.

- Кто ты? — спросил он. — В смысле, как тебя зовут?

- Хэйтем, — ответил я и подумал, что вот бы Том стал моим другом. По крайней

мере, глаз у него был доброжелательный.

- Странное имя.

- Арабское. Оно означает: «молодой орел».

- Ничего, подходящее.

- Откуда ты знаешь, что «подходящее»?

- Ну, не знаю. Так как-то. А живешь только ты?

- С сестрой, — торопливо пояснил я. — И с мамой и с отцом.

- Не большая семья.

Я кивнул.

- Ну, говори, — настаивал он. — Правда или нет? Твой отец правда такой, как

говорят? Только не вздумай врать. Я по глазам вижу, что знаешь. И сразу увижу, что

врешь.

- Я и не думал врать. Просто я не знаю, что о нем говорят, и кто такие эти

«говорят».

И в то же время я осознал странную и не совсем приятную вещь: что где-то там

существует понятие «нормальности», и что мы, семья Кенуэев, в это понятие не входим.

Должно быть, обладатель доброжелательного глаза что-то расслышал в моем тоне,

потому что он поспешил добавить:

- Ты извини, если что не так. Но мне просто интересно. Понимаешь, ходят слухи, и

ужасно интересно, правда они или нет.

- Что за слухи?

- Ты подумаешь, что это глупости.

Я бесстрашно приблизился к отверстию, глянул на Тома, глаз в глаз, и спросил:

- Это ты о чем?

Он моргнул.

- Говорят, что раньше он был… ээ…

Тут за его спиной раздался шум, и я услышал сердитый мужской голос, звавший

его по имени:

- Томас!

Он отпрянул назад.

- Тьфу ты! — прошептал он второпях. — Я пойду, меня зовут. Надеюсь, еще

встретимся?

И он убежал, а я остался и стал думать, что же он имел в виду? Какие слухи? И что

это за люди, которые обсуждают нас и нашу «не большую» семью?

И еще я вспомнил, что надо бы поторопиться. Был почти уже полдень, а в это

время у меня занятия с оружием.

7 декабря 1735 года

1

Я чувствую себя потерянным, как будто застрял в чистилище и ожидаю решения

своей судьбы. Взрослые вокруг меня что-то возбужденно обсуждают. Их лица напряжены,

дамы плачут. Костры, конечно, горят повсюду, но дом опустел, если не считать нас и того

имущества, которое мы спасли из горевшего особняка, и все время чувствуется холод. На

улице пошел снег, в доме горе, и все это пробирает до мозга костей.

Возобновив от нечего делать мой дневник, я надеялся добраться до давнишних

событий моей жизни, но кажется, что описывать придется дольше, чем я вначале думал, и,

конечно, происходят и другие важные дела, которые заслуживают внимания. Похороны.

Эдит, сегодня.

- Вы готовы, мастер Хэйтем? — спросила Бетти — лоб ее был наморщен, глаза