Лев на лужайке - Липатов Виль Владимирович - Страница 69

69

* * *

… Дома, родная жена Вера, лежа на моем плече, горько сетовала:

— Ты замордуешь себя работой! Это даром пройти не может, если человек месяцами спит по пять часов.

— А Наполеон?

— Никита, родной, милый, остановись, перестань вертеться, как белка в колесе. Наших с тобой заработков хватит на самую приличную жизнь… Будь побольше с детьми, ходи с нами в кино, гуляй…

* * *

Нелька презрительно говорила:

— Кишка слаба! Эх ты!

— Пошла ты… Нелька!

— Да, это, пожалуй, единственное, что осталось от сибирского орла — Никиты Ваганова.

* * *

Две идиотки! Что они понимали во мне? Главного не знали они: моего виртуозного умения создавать выгодные для себя ситуации, но покрупнее, значительнее и, каюсь, почище, чем с очерками Виктора Алексеева, — здесь я был обыкновенным тихим предателем. И опять приходила на ум сибирская ситуация, когда Егор Тимошин занял удобное для своего писательства место, а я — свое. Поэтому самым крупным происшествием года работы после окончания Академии я считаю разговор с Ильей Гридасовым — разговор простой, как медуза.

Гридасов писал передовую статью, дело шло туго, не хватало фактов, и когда я вошел в кабинет, он сидел в горестной позе, утомленный, с женским выражением лица. Подняв на меня глаза, сказал:

— Никита, вы не знаете ведомственного журнала, где бы требовался редактор или, на худой конец, заместитель?

Вот! Свершилось…

* * *

… Теперь, когда сухорукая держит косу за моими плечами, можно признаться, что будь я греком да живи в шестисотые годы до нашей эры, придерживался бы философии Анаксимена, признающей первоосновой всего существующего воздух. Как мне его не хватало, когда начинались загрудинные боли… Существенно, что эти боли начались много позже «наших игр» с Андреем Витальевичем Коростылевым — человеком, внезапно нагрянувшим в мою «Зарю», таким же выдвиженцем с периферии, каким был и Никита Ваганов. Суровой обещала быть борьба с ним, сколько сил мне предстояло потратить! У меня тогда поседел левый висок, невозможно понять, какого черта отставал правый!… У меня поседеет и правый висок, когда я наконец-то сяду в кресло Ивана Ивановича…

* * *

… Вам хочется знать, почему я считал пустячным дело перехода из статуса редактора отдела в заместители главного редактора? Объяснение простое: редактор «Зари» Иван Иванович Иванов терпеть не мог своего заместителя по вопросам промышленности Александра Николаевича Несадова и воспользовался бы любой зацепкой, чтобы изгнать его. Редактору не нравились холеные ногти зама, его яркие костюмы — три перемены в неделю — сибаритство, умение ни часа не перерабатывать, всегда находиться в хорошем настроении. Несадов был обречен — это знал каждый, кто хоть чуточку причастен к «Заре», а Несадов посмеивался, сделав специально мечтательное лицо, говорил:

— Есть на планете много мест, где НЕ НАДО ХОДИТЬ НА РАБОТУ КАЖДЫЙ ДЕНЬ…

Эх, как я завидую человеку, который мечтает о месте, ГДЕ НЕ НАДО ХОДИТЬ НА РАБОТУ КАЖДЫЙ ДЕНЬ! — и как мне ненавистно воскресенье, когда дома мешают писать или править; по субботам я езжу на работу.

* * *

… Эти записи, надеюсь, я буду делать до самой смерти, незадолго до кончины напишу: «Прощайте!» И ясный день, день большого солнца за окнами, станет черным… Только эскулапы довели меня до того, что я попросил найти мне Библию, и, почитав немножко, я почувствовал, как меня укачивает от каждой фразы ее, и в ушах звучат колокольчики. Добрался я до Откровений Иоанна Богослова: «И живой; и был мертв, и се жив во веки веков, аминь; и имею ключи ада и смерти… Итак напиши, что ты видел и что есть, и что будет после сего…»

IV

Илья Гридасов был в командировке, ему повезло — не пришлось краснеть на расширенном заседании редколлегии, когда Главный неожиданно все заседание посвятил работе нашего отдела: «Безбожно отстали от научно-технической революции! А что это значит? Это значит, что газета плетется в хвосте!» Он бушевал долго, я рисовал лошадей, коров и зайцев, у каждой животины был хитро прищуренный левый глаз. Я думал об Иване Ивановиче с юмором, представляя, что он запоет ровно через месяц!

После разносной для нас редколлегии я в своем кабинете собрал всех работников отдела — сидеть можно только троим — и с усмешкой сказал:

— Сегодня разрешается курить! Ибо мы начнем мыслительный процесс. Кто на мыслительный процесс сегодня не способен и от него пахнет перегаром, прошу выйти вон… Это первое; второе же — после келейного форума каждый из нас приносит в редакцию раскладушкл, двухлитровый термос с бульонов и пяток свежих шариковых ручек; и третье — приобретайте единые проездные билеты. Важно, чтобы пуговицы на ваших пиджаках были пришиты суровой ниткой. При входе и выходе из метро придерживайте ондатрово-пыжиковые шапки. Особо отличившимся будет предоставляться черная «Волга»… Теперь достаньте записные книжки, мистеры, куда вы будете записывать мероприятия, которые и сделают ваших жен временными вдовами. — Я поднялся, прислонился спиной к стене. — На этом треп кончен! Мы начинаем штурмовать высоты научно-технической революции, но сегодня никто из вае слова не получит. — Я вынул из большого ящика стола явно женский бювар с розочкой в верхнем углу. — Как-то так получилось, что последние пол-года я раздумывал об отражении в газете именно тех проблем, за которые нас всенародно топтал Главный. Итак, записывайте и только записывайте!

Трем литсотрудникам были поручены три главных сейчас отрасли: нефтехимия, автомобилестроение, строительство.

Лесную промышленность я оставил за собой. Это произошло шестнадцатого, и уже двадцатого в актовом зале редакции были собраны известные ученые, а двадцать седьмого пошла в номер первая статья по заводу «Пролетарский», где в спокойной, но убийственной по фактам манере рассказывалось, почему второй год не работает миллионной стоимости импортное оборудование. Через номер Виктор Алексеев принес репортаж со стройки жилого четырнадцатиэтажного дома — это была поражающая картина, и когда статья попала в руки только что вернувшемуся из Средней Азии бронзоволикому Илье Гридасову, он до того перепутался, что прибежал ко мне, размахивая гранкой. Я успокоил шефа:

— Главный нацелил отдел на показ научно-технической революции, и мы должны таким материалам, как «По кирпичику», открывать зеленую улицу.

Гридасов мне не поверил, консультировался с Несадовым, который уже мысленно жил не в стенах редакции, а в Бакуриани, где собирался покататься на лыжах недельку-другую за собственный счет. Александр Николаевич принял Гридасова по-родственному, увидев подпись под статьей и мою визу, начертанную твердыми буквами, сказал:

— Надо, надо подстегнуть наших славных строителей!

И ручкой с золотым пером расписался в конце статьи, которую нахально не прочел. Редакционные остряки утверждали, что по выходе из кабинета замреда Илья Гридасов пытался прорваться к Главному, который, узнав, что в руках Гридасова гранка, повелел ему обратиться к Несадову. У меня защемило сердце, когда Илья зашел ко мне все с той же статьей в руках — вид у него был печальный. Долго я втолковывал этому тугодуму, что нужно газете от нас и что мы непременно должны сделать для газеты. Он в конце концов согласился. Кроме общего руководства, Илья Гридасов взял на себя освещение в газете вопросов железнодорожного транспорта и авиации. Не стану вам рассказывать, сколько сил я потратил на постановку в газете рубрики о научно-технической революции, но стоило лишь начать — дальше все легко и просто покатилось по рельсам курируемых Гридасовым железных дорог. В нашем журналистском деле вообще материал тянет материал. Начни, скажем, любая из газет пропагандировать высаживание бахчевых, и немедленно пойдет косяк авторских материалов о бахчевых. До ста писем, случалось, получал наш отдел, а уж из этих писем мы выуживали все, что душеньке захочется. Двух месяцев не прошло, как Иван Иванович на летучке сказал с особым выражением: