Незаметные - Литтл Бентли - Страница 19

Хотя одну вещь я понял сразу.

Джейн ушла от меня.

Снимая на ходу галстук, я кинулся в кухню. И тут многого не хватало: тостера, кастрюль.

Записка на кухонном столе.

Записка?

Оцепенелый, я смотрел на клочок бумаги с моим именем. Это было никак не похоже на Джейн. Совсем не в ее характере. Она никогда так не делала. Если она была несчастна, если у нее бывали проблемы, она мне о них рассказывала, и мы вместе спорили, ища выход. Она бы не могла просто собрать вещи и улизнуть, оставив мне записку. Она бы не сдалась так легко. Она не могла уйти от меня, от нас, от того, что было у нас общего.

Первое, что мне должно было бы прийти в голову – что ее забрали, похитили те же люди, что ограбили нашу квартиру.

Но почему-то я знал, что это не так.

Джейн ушла от меня.

Не знаю, откуда я это знал, но знал. Может быть, я видел приближение этого, но не хотел признавать. Я возвращался мыслью назад, вспоминая, как она говорила, что в совместных отношениях общение – это главное, что если даже двое любят друг друга, отношений не будет, если они не могут общаться. Я вспомнил, как она все эти месяцы пыталась со мной говорить, пыталась разговорить меня, чтобы я рассказал ей, что меня беспокоит, что со мной творится.

Я вспомнил вечер в «Элизе». С того вечера мы очень мало разговаривали. Несколько раз мы по этому поводу ссорились, она упрекала меня, что я скрываю свои чувства вместо того, чтобы открыться и разделить их с нею, а я лгал, что нет у меня никаких чувств, чтобы ими делиться, что все у меня в порядке. Но даже наши ссоры были вялыми и тепловатыми, а не страстными битвами, как раньше.

Я снова посмотрел на сложенный листок из блокнота с моим именем.

Может быть, она должна была мне сказать, что собирается уйти. Но мы действительно мало разговаривали последнее время, и в этом контексте записка вполне имела смысл.

Я взял листок и развернул его.

Дорогой Боб!

Это самые трудные слова, которые мне приходилось в жизни писать.

А не хотела, чтобы так вышло, и я знаю, что это неправильно, но я не могла бы сказать этого тебе в лицо. Я не могла бы через это пройти.

Я знаю, что ты думаешь. Я знаю, что ты чувствуешь. Я знаю, что ты сердишься, и ты имеешь полнее право. Но у нас уже ничего не получится. Я это вертела так и этак, думая, не могли бы мы что-нибудь сделать, или нам расстаться на время вроде пробного развода, но я решила, что лучше будет сразу отрезать. Сначала это будет тяжело (по крайней мере для меня), но я думаю, что в конечном счете это оптимальное решение.

А люблю тебя. Ты это знаешь. Но иногда одной любви мало. Чтобы были настоящие отношения, должно быть доверие и готовность делиться. У нас их нет. Может быть, никогда и не было – не знаю. Хотя, наверное, когда-то были.

Я не хочу никого винить. Это не твоя вина, что так вышло. И не моя. Это наша общая вина. Но я знаю нас обоих. Я знаю себя, знаю тебя, и знаю, что если мы даже скажем, что попробуем все уладить, ничего не выйдет. Лучше проститься сейчас, пока не стало совсем плохо.

Боб, я никогда тебя не забуду. Ты всегда будешь частью моей души. Ты первый человек, которого я любила, единственный человек, которого я любила. Я всегда буду тебя помнить.

Я всегдабуду тебя любить.

Прощай.

Под этим была ее подпись. Она подписалась полностью, именем и фамилией, и этот штрих официальности ранил меня больнее всего остального. Сказать, что я чувствовал внутри пустоту – штамп, но так это было. Боль была почти физической, неопределенная боль, не имеющая центра, мечущаяся между головой и сердцем.

«Джейн Рейнольдс».

Я снова посмотрел на записку у себя в руке. Когда я перечитал ее снова, меня задел уже не только излишний формализм подписи. Все письмо было сухим и жестким. Слова и чувства были все на месте, но казались они знакомыми и слишком уж готовыми. Я их читал до того в ста романах, слышал и видел в ста фильмах.

Если она меня так любит, почему нет слез? Интересно. Почему не смазана ни одна буква, почему чернила не потекли?

Я выглянул из кухни обратно в гостиную. Кто-то же помог ей вытащить мебель: диван, стол. Кто? Какой-то мужчина? С которым она встречается? С которым она трахается?

Я тяжело сел на стул. Нет. Я знал, что это не тот случай. Она ни с кем не встречается. Она даже не была бы способна от меня такое скрыть. И даже не пыталась бы. О такомона бы мне сказала. Это она бы со мной обсудила.

Наверное, отец помог ей перебраться. Я побрел из кухни в спальню через гостиную. Здесь утрат было меньше, но они были более личными, и потому было больнее. Мебель вся осталась. Кровать была на месте, и туалетный столик тоже, но покрывала с кровати и кружевной салфетки со столика не было. В шкафу остались только мои вещи. Фотографии с подзеркальника тоже исчезли.

Я сел на кровать. Внутри у меня было как в квартире – физически ничего не изменилось, но я был выпотрошен, опустошен, лишен души, будто сердце убрали. Я сидел, а в комнате темнело, день переходил в сумерки, сумерки в вечер.

Я состряпал себе ужин – макароны с сыром, посмотрел новости, «Вечернее шоу» и все передачи, которые обычно смотрел. Я смотрел и в то же время не смотрел, ожидая звонка от Джейн и не ожидая его. Как будто моя личность расщепилась на несколько, и каждая думала о своем, а я осознавал одновременно их все, но в результате сидел в оцепенении на кровати и не шевелился, пока на начался поздний выпуск новостей в одиннадцать.

Странно было входить в темную пустую спальню, странно было не слышать Джейн в душе, и при выключенном телевизоре я вдруг ощутил, как тихо в доме. Откуда-то с улицы, приглушенно и неразличимо, доносились звуки студенческой вечеринки. Там, за дверью, жизнь шла, как шла.

Я разделся, но не бросил вещи на пол, как всегда, а решил положить их в корзину, как всегда настаивала Джейн. Я отнес штаны и рубашку в ванную, открыл пластиковую крышку корзины для грязного белья и собирался бросить туда вещи, когда заглянул внутрь.

На дне корзины рядом с парой моих носков лежали трусы Джейн.

Белые, хлопковые.

Я уронил вещи на пол. Я тяжело сглотнул. Вдруг при взгляде на свернутое белье Джейн мне захотелось заплакать. Я вспомнил, как впервые ее увидел. Она надела на занятия белые трусы и джинсы с прорехой в паху. Я сидел напротив нее в библиотеке и видел, как выглядывает белое из дыры в синем, и ничего в жизни меня никогда так не возбуждало.

С мокрыми глазами я наклонился и достал трусы из корзины. Осторожно, будто они могли разбиться, я медленно их развернул. Они были влажноватыми на ощупь, а когда я поднес их к лицу, они едва слышно пахли ею.

– Джейн, – шепнул я, и мне сладко было произносить ее имя. Я повторил: – Джейн. Джейн...

Глава 10

Джейн не было уже три недели. Я сел на стул и посмотрел на календарь на стене слева от себя. Там было пятнадцать красных крестов, зачеркнувших рабочие дни месяца.

Как каждое утро, я перечеркнул еще один день – сегодняшний. Глаза мои тянуло к первому кресту – третье сентября. С тех пор, как Джейн ушла, от нее ничего не было. Она не заглянула посмотреть, как я тут, она не послала мне письма, что у нее все нормально. Я ожидал, что она проявится – если не по сентиментальным причинам, то хотя бы по практическим. Я думал, что нужно будет обсудить какие-то материальные вещи – что-нибудь, что она забыла и просит меня ей прислать, почту, которую ей переправить – но она наглухо обрезала все контакты.

Я волновался за нее, и не раз было думал съездить в детский сад, где она работала или даже позвонить ее родителям – просто проверить, что у нее все о'кей, но так этого и не сделал. Наверное, боялся.

Хотя по резкому уменьшению потока почты я мог понять, что она сообщила на почту о перемене адреса, иногда на ее имя все же приходили счета, письма или реклама, и я это для нее сохранял.