Флаг миноносца - Анненков Юлий Лазаревич - Страница 79

В домике полковой разведки приборка была закончена. Валерка Косотруб критически оглядел выскобленные полы:

— Порядок церковный! Теперь жить можно. Только жить тут не придётся…

Иргаш возмутился:

— Как это не придётся? Для чего ж этот аврал?

Валерка надвинул ему шапку на брови и поучающе произнёс:

— А ещё разведчик! Неужели не знаешь? Раз устроились надолго, значит, сегодня идти дальше. Как говорит Горич? Клинически испытано!

Он посмотрел в окно, соскочил со стола, на котором сидел:

— Встать! Смирно!

Дверь отворилась, и вошёл Земсков.

— Товарищ гвардии капитан, в отделении полковой разведки произведена большая приборка. Личный состав отдыхает. Больных нет. Пьяных тоже. Докладывает командир отделения Косотруб.

— А вы почему докладываете, как прямому начальнику? — спросил Земсков.

— Вы для меня, товарищ капитан, всегда самый прямой начальник, хоть бы вас коком назначили на камбуз!

Этот неунывающий Валерка, видно, так и не отучится от своих штучек. Только недавно чуть не угодил в трибунал. Хорошо, что капитан 3 ранга не дал хода этому делу.

Земсков строго посмотрел на неизменного своего товарища в самых дерзких и опасных операциях, потом неожиданно улыбнулся и сел на свежий деревянный чурбак:

— Ладно. Пусть будет по-вашему. Начальник так начальник. Всему отделению приготовиться к выходу на передовую. Боекомплект — полный, продуктов — на сутки. Выход в ноль часов тридцать минут. Все ясно?

Косотруб кинулся к Земскову и, против всяких уставных правил, сжал его в объятиях, но тут же опомнился, вытянулся по стойке «смирно» и вскинул ладонь к бескозырке:

— Все ясно, товарищ капитан. Выход в ноль тридцать. Теперь все ясно — в натуре! — Он подмигнул своим и добавил вполголоса: — А что я вам говорил?!

5. ГОРЫ — ПОЗАДИ

Земсков сдавал Сорокину штабные пачки третьего дивизиона. На все это дело у него было не более часа.

— Чего ты торопишься? — всклокоченный, в расстёгнутом кителе Сорокин волновался: — Это ж документы, бумаги!

— И я говорю — бумаги. Чего с ними возиться? Вот — входящие, вот — исходящие. Совсекретную папку ты уже взял. Поверь, Сорокин, за то время, что я сидел на твоём месте, здесь прибавилось мало бумаг, — он вытащил из ящика сразу несколько папок и бросил их на колени Сорокину.

Сорокин положил папки на полку и стряхнул пыль со своих брюк:

— Нет, Андрей, так дело не пойдёт. Вернёшься из разведки, тогда сдашь без спешки.

— Ну, и чудак ты, брат! А если меня убьют, как будешь принимать дела? С помощью спиритизма? Я, когда лежал в госпитале, там трое выздоравливающих устроили спиритический сеанс, заперлись в умывальной на ключ, а ключ вынули, и один из них вещает замогильным голосам в полной темноте…

— Не морочь мне голову! — рассердился Сорокин. — Сдавай дела, как положено, или уходи.

— Нет, ты послушай, это интересно. Вот он провозглашает: «Дух Пушкина, явись!» И вдруг дверь отворяется и в потёмках слышится шарканье туфель и чей-то голос, хриплый такой: «Вы что здесь делаете?» Там были танкист и двое пехотинцев — все геройские ребята, но тут от страха или от удивления притихли и молчат. Дверь-то заперта была!

— И что же это было? — вяло спросил Сорокин, перелистывая папку боевых распоряжений.

— Тётя Саша, уборщица. У неё был свой ключ. Ладно, Сорокин, отложим это скучное дело, а если меня убьют, придётся тебе заняться спиритизмом… — Он запер железный ящик и протянул ключ. — Держи!

— Нет, нет! — замахал руками Сорокин. — Я не имею права взять у тебя ключ, пока не сданы дела.

— Тогда принимай дела. И быстро!

Они уже кончали эту процедуру, когда в штаб дивизиона вошёл Сомин.

— Ты как сюда попал? — удивился Земсков.

— К вам по личному делу, товарищ капитан.

«Ага, — подумал Земсков, — сейчас выяснится, почему он меня так встретил, когда я приехал из госпиталя». Он подписал акт передачи дел и вручил, наконец, ключ и дивизионную печать Сорокину.

— Пошли, Володя, дорогой поговорим.

До штаба полка было не менее двух километров. Первое время Сомин молчал. Потом он взял Земскова за рукав:

— Я хотел тебе сказать, хотел сказать…

Земсков засмеялся:

— Ну, говори, если хотел.

Сомин остановился, набрал воздуха и выпалил:

— Ты мой самый близкий и самый лучший друг, а я сволочь. Вот и все.

Такого признания Земсков не ожидал. Он силой усадил Сомина на первый попавшийся пень, сел рядом на другой пенёк, чуть пониже, и посмотрел на часы:

— Выкладывай по порядку.

Сомин очень волновался. Он расстегнул воротник гимнастёрки, вынул кисет и снова его спрятал, подобрал какую-то щепку и начал чертить ею по земле. Наконец он собрался с духом:

— Тебе плохо, Андрей. Тебя незаслуженно обидели, сняли с разведки, а я вместо того, чтобы… Ну, словом, когда я тебя встретил, я ещё не знал о твоих неприятностях, но все равно нельзя было из-за девушки…

— Из-за девушки?! — Земсков вскочил со своего пня. — Ты в своём уме?

Сомин грустно посмотрел на него:

— Наверно, не в своём. Я ведь тебя знаю, Андрей. Ты — человек цельный Ты её любишь, да?

— Думаю, да, — серьёзно ответил Земсков. — А вот она меня — навряд ли. Да и умеет ли она вообще любить?

— Это ты зря, Андрей. Я не видел её давно, но не могла она так измениться. Она не станет размениваться на мелкие чувства. Ты мне скажи прямо: что у тебя с ней было?

Земсков снова посмотрел на часы.

— Странный ты парень, Володя. Разве об этом говорят, когда любят всерьёз? Не думал я, что ты тоже… Да так, что не видишь самых явных вещей. Я с ней по существу ничем не связан. Вот была бы она здесь, мы бы её спросили прямо.

— Но её нет. Это все равно. И хватит об этом говорить. Ты мне можешь верить, Андрей?

— Вот что, Володя, — сказал Земсков, опять посмотрев на часы, — я не люблю разговоров о дружбе. Это — не солдатское дело. Я к тебе отношусь, как всегда, и ты ко мне тоже. Женщины здесь ни при чем. На этом закончим.

— Закончим, — кивнул Сомин. — Теперь о главном. Тебе надо вернуться в полковую разведку. Это нужно для полка. Ты обязан поговорить с Яновским. Или я сам к нему пойду.

— Не о чем говорить, Володя. Я при тебе сдал дела в дивизионе. Сегодня выхожу на задание, а сейчас надо бежать к капитану третьего ранга. Опоздаю.

Они быстро пошли по направлению к штабу. Сомину стало легко и хорошо:

— Значит, все в порядке, Андрей? Яновский тут. Этого пьяницу Дьякова прогнали. Ты — на своём месте. Скоро мы начнём наступать — все хорошо!

— Почти все, Володя. Самое главное — не терять свою верность. Это я понял в день возвращения в полк. А, честно говоря, было мне паршиво. Куда ни кинь — всюду клин.

У входа в штабной блиндаж Сомин вынул из кобуры пистолет:

— Вот твой парабеллум. Не пришлось мне из него стрелять, но знаешь, с ним я всегда чувствовал, будто ты рядом.

Земсков взял в руку тяжёлый пистолет с длинной ручкой, поставленной слегка наискосок:

— Хороший парабел. Точный бой. Ты его оставь себе, Володя. Насовсем. Я взял в дивизионе «ТТ». Уже пристрелял.

Ночью Земсков ушёл со своими разведчиками на передний край, а Сомин долго ворочался в землянке. Оба они думали друг о друге и о девушке, только не об одной, а о двух разных.

Утром началась артиллерийская подготовка, и уже некогда было думать ни о девушках, ни о чем другом, не имеющем прямого отношения к войне.

С наблюдательного пункта Земсков видел, как пошла в наступление дивизия пограничников. Залпы морского полка прокладывали ей путь. Линию немецкой обороны накануне прорвали на соседнем участке — у станицы Эриванской. Противник отходил по всему фронту. Кое-где оставались заслоны. Их глушили артиллерийским огнём, сметали атаками пехотных батальонов.

Дивизион Николаева шёл вслед за наступающей пехотой. Вместе с дивизионом двигалась зенитно-противотанковая батарея Сомина. Машины вышли из узкой щели Шапарко и с ходу развернулись на равнине от широкой просёлочной дороги, истерзанной сотнями колёс, до берега реки Абин. Полковая разведка уже была здесь.