Крестник Арамиса - Магален (Махалин) Поль - Страница 16

Элион протянул ему руку.

— Ну, если так, шевалье, располагайте мной как вам будет угодно. Только не вижу, каким образом я смогу вам помочь.

— Нет ничего проще… Это рекомендательное письмо для господина де ла Рейни…

— Ах, вы знаете!..

— Я не слушал, но у вас голос, простите, как иерихонская труба…

— Это правда, дыхание у меня мощное, голос — металл…

— Наделенный рекомендательным письмом, которое может служить пропуском, без особых трудностей пересечет все кордоны полиции, как и люди из его свиты…

Элион расхохотался.

— Людей из моей свиты вряд ли будут мучить, потому что их у меня просто нет… Нет даже тени оруженосца или камердинера…

— Ошибаетесь, дорогой барон. Думаю, что слуга у вас есть. Он перед вами.

— Передо мной? Вы?.. Хотите быть моим слугой, вы, дворянин?..

— О, это будет всего на минуту! Впрочем, можете назвать меня по-другому: управляющим, секретарем или пажем, значения не имеет. Мне бы только, сидя на лошади за спиной моего господина, проникнуть в великий город.

— За спиной? О, дьявольщина!..

— Думаете, ваша лошадь не в состоянии везти нас двоих?

— Ролан? У него хватит сил, чтобы четверых увезти на край света… А два человека — просто ерунда.

— Баста! Ночь на дворе. Никто нас не увидит. Так надо… Я так хочу!..

Это было сказано решительно и властно, тоном человека, не терпящего возражений. Слова его повисли в воздухе сухим, угрожающим треском мушкета, и в тот же миг выражение лица, движения, голос — все изменилось в том, кто назвал себя шевалье де Сент-Круа.

Он вцепился в руку господина де Жюссака, как женщина в своего покровителя, он прижимался к груди, дышал в лицо, обволакивал взглядом, очаровывал опьяняющей улыбкой, а его маслянистый голос словно растворялся и одурманивал.

— Прошу вас, для меня!.. О, для меня!..

Это для меня вошло, как стрела, в сердце крестника Арамиса.

— Хорошо, — сказал Элион, посмеиваясь, чтобы скрыть замешательство, — хорошо, решено.

— Я победил! — воскликнул де Сент-Круа радостно и алчно.

— Черт возьми!.. — растерянно пробормотал барон, одновременно и довольный, и раздосадованный своей уступчивостью.

Де Сент-Круа наконец успокоился.

— Ладно, — заключил он, — будем ковать железо, пока горячо, как делает наш хозяин. А вот и он, кстати, — не иначе как собирается сообщить, что вы можете ехать…

В самом деле в дверь сунулась голова кузнеца.

— Сударь, — сказал он, — ваш буцефал готов, и в церкви уже гасят свечи.

Господин де Сент-Круа повернулся к невзрачному человечку.

— Зоппи, отведите мою лошадь на улицу Деревянной Шпаги.

Потом снова схватил господина де Жюссака за руку и повис на нем так крепко, будто боялся, что кто-то отнимет его у него.

— Быстрее, барон! В путь!.. В путь!..

II

ПРИБЫТИЕ В ПАРИЖ

У ворот предместья Сент-Жак расположились шесть-семь верзил, которые останавливали путешественников. Это были не члены банды Пустого Кармана, повешенной на Гревской площади тремя годами позже, а люди полевой парижской жандармерии, стоящие во главе группы стрелков пешего дозора.

От имени короля уполномоченные власти считали себя вправе грубо обращаться с беднягами, не обольщающимися надеждой проскользнуть в столицу без ясных и безупречных доказательств, устанавливающих личность, и не имея серьезных мотивов, подкрепленных достаточными гарантиями.

Так же тщательно и бесцеремонно обыскали бы и наших путешественников, однако на первый же вопрос жандарма господин де Жюссак предъявил ему конверт, подписанный мелким и элегантным почерком Арамиса:

Господину Николя де ла Рейни

генерал-лейтенанту королевской полиции

в его частном жилище на улице Булуа,

Париж.

На конверте имелась приписка красными чернилами «Выдано по просьбе господина барона де Жюссака, верного подданного Его Величества» и черная восковая печать, на которой в ожерелье Золотого руна рельефно выделялся девиз: Ad majorem Dei gloriam.

Жаждая выразить свою благожелательность, шеф жандармов расплылся в улыбке. В то время как он подметал мостовую краями своей шляпы, изощряясь в почтительных поклонах, так называемый паж путешественника спрыгнул на землю и, пряча лицо, взнуздывал лошадь своего мнимого хозяина без всякой к тому необходимости.

— Этот малый с вами? — спросил жандарм у всадника, возвращая ему с проявлениями глубокого почтения письмо, которое тот снова положил в карман.

— Вы же видите, что он занимается моей лошадью, — ответил молодой человек, не желая ни лгать, ни выдавать своего спутника.

Жандарм еще раз низко поклонился.

— Проходите! — сказал он.

Дозорные отступили, паж снова занял место позади всадника, тот поднял руку, Ролан тотчас же снялся с места, и путешественники углубились в предместья, двигаясь вдоль Пор-Рояль и бульвара Капуцинов.

Между тем, ощущая тесное соприкосновение со своим спутником, крестник Арамиса почувствовал странное беспокойство. Руки, обвившие всадника, тело, прильнувшее к нему так сильно, что было слышно, как билось сердце незнакомца, его прерывистое горячее дыхание, пробегавшее струей по затылку барона, — все это будоражило нашего провинциала.

Казалось, что Арман де Сент-Круа испытывает те же чувства и торопится расстаться, потому что когда они добрались до Валь-де-Грас, он ослабил объятия и быстро соскользнул к ногам лошади.

— Что с вами? — спросил господин де Жюссак.

Спутник ответил вопросом на вопрос:

— Барон, где вы думаете расположиться на постой в старом добром Париже?

— Крестный советовал мне остановиться в гостинице «Сухое Дерево» на углу улицы с таким же названием и Сент-Оноре.

— Вам там будет как нельзя лучше… Дом подходящий: в самом центре жизни… — сказал шевалье и сделал движение, чтобы уйти.

— Как, вы меня покидаете? — воскликнул Элион, одновременно и довольный и опечаленный такой скорой развязкой их знакомства. Он удивлялся сам себе: сколь противоположные чувства могут уживаться в одном человеке!..

— Так надо. Но я еще вернусь. А вам предстоит идти своим путем… — И шевалье указал на центр города: — Вот ваша дорога. — Затем кивнул в сторону улицы Марионеток: — А вот моя.

Однако оба, стоя в тени и глядя друг на друга, не двинулись с места.

— Ну что ж, пора! — нарушил молчание барон, горько улыбнувшись, словно выражал сожаление лишь из вежливости, однако невольно он выразил то, что чувствовал.

— Тысяча благодарностей, господин де Жюссак… Это уже, должно быть, последняя учтивость… — натужно рассмеялся де Сент-Круа. — Но если измерить на весах человеческих, если спросить вашего честного Ролана, рад ли он испытать облегчение, освобождение от назойливой лишней тяжести… И, держу пари, вы тоже… Кто же согласится продолжать путь в подобных условиях?

Элион не ответил. Потом тихо и уныло спросил:

— Итак, мы не увидимся больше?

— Кто знает? — загадочно протянул шевалье. — И, приблизившись к нему, добавил: — Есть место, где всегда встречаются те, кто ищет успеха или уже нашел его на своем пути, и те, на кого пала тяжесть любви и ненависти, — это Версаль…

Арман де Сент-Круа потрепал Ролана по голове, ласково погладил прекрасное животное, млевшее от удовольствия.

— Мы снова встретимся, без сомнения… У меня тоже есть дело там, при дворе и у короля. А пока, барон, не сомневайтесь, я не забуду об оказанной услуге…

И устремив взгляд вдаль, он продолжал торжественным голосом, словно угрожая кому-то:

— Если вас кто-нибудь обидит, если какое-то препятствие задержит в пути, если вы пожелаете отомстить какому-то могущественному, вероломному врагу за несправедливость или предательство, царящие в этом подлом мире, приходите ко мне… Зовите меня как ангела тьмы в часы отчаяния. И пусть это даже будет на ступенях трона, я отброшу врага, сумею наказать вероломство и подлость!