Крестник Арамиса - Магален (Махалин) Поль - Страница 32

— Да, сир, чтобы скорее попросить у нее прощения за несправедливые подозрения!..

Король посмотрел на него с отеческим состраданием и подвел его к двери.

— И не теряйте ни минуты! — напутствовал он.

— Ваше величество не будет меня сопровождать?

— Я к вам сейчас присоединюсь… Надо отдать несколько распоряжений по поводу этого брака… Идите, Луи, идите, сын мой.

Дофин вышел и вздохнул полной грудью. Король подозвал де Бриссака.

— Сударь, — сказал он, — проводите господина де Нанжи в гостиницу. Оставайтесь там до тех пор, пока мы не пошлем за ним. До тех пор, слышите? Не отходите от него ни на шаг! За этого человека вы отвечаете головой. — И, обращаясь к молодому дворянину, он продолжал: — Вам мы окажем честь подписать контракт, и мадам де Нанжи получит в приданое сто тысяч ливров, которые мы попросим ее принять на память о доброй услуге, оказанной жене дофина. А вы, получив от господина де Поншартрена патент полковника, станете командиром одного из наших провинциальных гарнизонов. Медовым месяцем вы насладитесь далеко от двора и дворцовых сплетников.

И король, подавляя дворянина взглядом тяжелее той горы, с которой Зевс низвергнул титанов, произнес:

— Вспомните Фуке и Лозена, и не дай вам бог неповиновением снова вызвать наше недовольство.

Господин де Нанжи смиренно поклонился Людовику, что смягчило гнев короля, и отправился за господином де Бриссаком, не смея поднять глаза на мадемуазель де Шато-Лансон.

Бледная, как статуя, она стояла неподвижно, оперевшись на стол. Видно было, что она держится из последних сил и вот-вот упадет. Людовик подошел к ней.

— Мадемуазель, — произнес он мягко, — мы разгадали вашу военную хитрость и охотно прощаем ее, потому что она свидетельствует о вашей привязанности к госпоже. — И, немного помолчав, добавил: — Ей больше нет никакого резона прятаться. Выходите, мадам. Теперь можете выйти. Я один стану свидетелем вашего стыда.

Дверь чулана скрипнула, и герцогиня Бургундская растерянная, трепещущая под тяжелым взглядом опечаленного и разгневанного монарха, не поднимая глаз, вышла из своего укрытия.

— Во имя Неба, — пробормотала она, дрожа, как в лихорадке, — прошу ваше величество позволить…

Людовик сурово прервал ее:

— Хотите оправдаться?.. Напрасный труд… Предоставьте времени исцелить рану, которая кровоточит в сердце короля и отца… Конечно, при условии вашего примерного поведения. — И не в силах сдержаться король возвысил голос: — Знаете ли вы, что заставили короля краснеть?.. Что ему пришлось тревожиться за честь фамилии, за счастье своего дитя?.. В конце концов, вы подвергли короля — второго после Бога властелина мира — опасности сделаться посмешищем в глазах придворных, предметом глумления для народа, объектом издевательств для врагов? А ведь вызывающий жалость государь — это в сто раз хуже, чем бунт или поражение.

Принцесса умоляюще протянула к нему руки:

— Сир, не за себя решаюсь просить!..

— А за кого же тогда? За вашего сообщника, может быть?..

Жена дофина испугалась.

Король побагровел от злости, однако сдержал порыв ярости и продолжал:

— Благодарите эту девушку, она погубила себя, дабы спасти вас… В противном случае мне пришлось бы признать перед всеми столь некрасивый поступок, и этот скандал стал бы смертельным ударом для вашего мужа, наследника престола.

Король замолчал. Потом тяжело вздохнул и с грустной улыбкой продолжал:

— Когда-то я любил вас как дочь… Когда-то вы были моей радостью, утешением в старости! Когда-то я мечтал о будущей королеве Франции, столь же чистой, сколь и прекрасной!..

— Сир, вы надрываете мне сердце!.. Простите! О, простите!.. — госпожа Вивианы бросилась перед ним на колени.

Король удержал ее. Он никогда не умел и даже сейчас не смог устоять перед обаянием этой молодой женщины.

— Наверное, позднее я вас прощу, — пробормотал он. — Но будет ли толк из этого жестокого урока? Послужит ли он вашему исправлению?

Однако, уже упрекая себя за то, что поддался чувствам, он снова спрятался за маску суровости.

— Но оставим этот разговор, мадам. Надо принять меры… Карета, думаю, ждет вас где-то поблизости… Садитесь и немедленно возвращайтесь в Медон, чтобы сейчас же встретиться с супругом…

— Сир, я хотела бы вас просить за этого великодушного друга… — указала герцогиня на Вивиану.

— Сейчас мы займемся ею… Но повторяю: поезжайте скорее… И впредь надеюсь на ваше благоразумие! — И придав лицу выражение, при виде которого дрожал весь двор, король сурово сказал: — И позвольте вам напомнить, что иначе мы будем обязаны выполнить двойной долг — государя и главы семьи — и отошлем вас к вашему отцу, перед которым вам нечем похвалиться, или откроем двери монастыря.

Никогда прежде принцесса не слышала из уст Людовика подобных речей. Задыхаясь и трепеща, она вышла.

Все это время мадемуазель де Шато-Лансон стояла у стола и беспомощно улыбалась, глядя прямо перед собой невидящим взглядом. Несколько мгновений король смотрел на нее и наконец благосклонно поинтересовался:

— Кажется, вам все это не по вкусу, мадемуазель? Конечно, понимаю, насколько тягостна вся эта сцена, но теперь благодаря вашей героической самоотверженности порядок восстановлен — по крайней мере видимый. Отчего же боль и страх так исказили ваше личико?

— Сир, — пробормотала она, — это замужество…

— Допускаю, оно кажется вам скоропалительным… Но как по-другому развязать узел, завершить эту благородную комедию в глазах всего света?.. Как исправить положение, которое вы сами же создали своим благородством?

— Но, сир, я не люблю господина де Нанжи, и господин де Нанжи не любит меня…

— У господина де Нанжи горячая голова, но он добрый и честный дворянин и сумеет оценить ваши высокие душевные качества… Когда он излечится от безрассудной страсти и научится вас понимать, не сомневаюсь, он окажется превосходным супругом, заботливым, любящим и нежным… Да вы и сами привяжетесь к нему и сможете ответить на его чувства. Уверен, еще будете благодарить меня позднее за неожиданную развязку, сделавшую возможным счастье вас обоих.

Вивиана выпрямилась.

— Сир, — произнесла она решительно, — этот брак невозможен.

— Невозможен?! — вспыхнул Людовик, как всегда, при виде препятствия, мешавшего ему осуществить свой каприз.

— Невозможен! — повторила девушка еще тверже.

— Отчего же, позвольте вас спросить? Смелее. Не бойтесь сказать правду королю.

— Потому что я не только не люблю господина де Нанжи, но к тому же люблю другого: доблестного и законопослушного дворянина, и я дала ему слово…

— Но как же тогда, любя и будучи любимой, осмелились вы сейчас…

— Я потеряла голову… Отчаяние моей госпожи, боль и страдание, которые угрожали господину дофину… Я подчинилась безрассудству… Внезапный порыв толкнул меня… рассудок помутился, и я позволила увлечь себя чувству, которое ваше величество великодушно назвали героическим самоотречением.

Людовик пребывал в замешательстве.

— Мадемуазель, я очень сожалею… Вы стали жертвой собственного сострадания… Но уже весь двор осведомлен о событиях сегодняшнего вечера и о готовящемся бракосочетании. Отказаться от этого значило бы превратить великую преданность в великую бессмысленность… Ведь вы этого не хотите…

Вивиана в растерянности посмотрела на него.

— Но это смерть для нас обоих, для господина де Жюссака и меня!.. Умоляю вас, ваше величество, откажитесь от своего требования!..

— Господин де Жюссак?.. Один из моих гвардейцев?.. Так это его вы любите?

— Да, сир, вы слышали этот ужасный крик в коридоре. Это кричал Элион, гвардеец, о котором доложил господин де Бриссак… Ах, верно ли он понял мои слова, адресованные только королю и господину дофину?!.. Неужели он мог поверить, что я предала его? Он подумал, что я бесчестная, лживая, он возненавидел, проклял меня, стал презирать!

— Между тем, мадемуазель, мне кажется сомнительным, чтобы после такого скандала господин де Жюссак решился еще…