Записки prostitutki Ket - Безымянная Екатерина - Страница 41

Кольцо на пальце, волосы с сединками, ботинки дорогие.

Он молча смотрел, как тело уже немолодой Любочки закапывают в землю.

А я смотрела на него.

Была ли там скорбь?

Ну да.

Любовь?

Может быть.

Не знаю. Не мне решать.

Но я вот все думаю… Как они, мужчины, умудряются так мастерски это проделывать, что женщины теряют напрочь мозг и годами ждут-ждут-ждут? И главное — зачем они, мужчины, это делают?

Зачем обещать то, чего все равно не будет?

Зачем давать надежду человеку, ломая жизнь?

Но держат этих женщин на коротком поводке. И страх, что женщина сорвется, мешает им честно сказать: «Да, мне с тобой хорошо. Да, ты нравишься мне в постели. Да, мне приятно обнимать и целовать тебя. И мне хотелось бы, чтоб это продолжалось. НО. У меня уже есть жена, и я не хочу другую».

И не говорят. И обещают, обещают, обещают… зная, что никогда не сдержат обещаний.

И Любочки бесплодно и бездарно проживают жизнь.

Вечный зов

Обеих своих жен Андрей, в прямом смысле этого слова, прое*ал.

Как? Да просто.

Гулял направо и налево. А также вперед и назад. Ну, то есть, всегда, не особо стесняясь.

Андрей был везде, где хоть что-то шевелится.

Жены терпели стойко, примерно по два года каждая. Одна даже, закрыв глаза на обстоятельства, решилась родить, но, в конце концов, не вынеся любвеобильности супруга, жены уходили обиженными, оставляя его в недоумении — да как же так?

В перерывах между женами были загулы с хорошенькими малышками, милыми стройняшками и симпатичными милашками.

Андрей — сильно бывший бойфренд моей приятельницы Лики.

Она встречалась с ним давно, еще до жен и собственного мужа, лет десять назад, когда ей было двадцать.

Разошлись они после того, как однажды он, придя домой, абсолютно ровно сообщил причесывающейся у зеркала Лике:

— А я сегодня одну блондочку развел. Нормально так ее…

Спокойно так сказал, и даже слегка похвастался.

И, глядя на ее перекошенное лицо, совершенно недоуменно добавил:

— Ну чего ты? Я же тебя люблю, а это — так просто.

«Так просто» оказалось тогда последней каплей, и Лика от него ушла.

Впрочем, когда остыли страсти, они как-то ухитрились сохранить отношения, не то чтобы приятельские — так, на уровне раз в год по телефону поздравить друг друга с днем рождения.

Иногда Лика от общих знакомых узнавала подробности его личной жизни, да и он сам изредка по телефону жаловался ей на своих женщин, которые все уходили и уходили… и почему?

Андрей позвонил Лике две недели назад. Говорил с трудом, комкая слова, о дамах разговоров не вел и сильно просил приехать.

За месяц до этого он перенес инсульт.

В тридцать пять лет. Так бывает.

И тут-то выяснилось, что друзей особых не нажил, прежние супруги знать не знают (да и понятно), а милашки как-то сразу рассосались.

Осталась мама, уколы, полупарализованное тело, унылая квартира и тотальная безнадега.

Общаться не с кем, никому не нужен, выходить из дома — просто нет сил.

И Лика приехала.

Дверь открыл Андрей.

Шаркая ногами, с трудом по стеночке передвигаясь, держа вдоль тела скрюченную безвольно повисшую руку, он с усилием поздоровался, устало улыбнулся и провел Лику в давно забытую ею комнату.

Лика застелила покрывалом скомканную постель и поняла: под простыней — клеенка.

От Андрея осталась худая немощная тень.

Лика села в кресло рядом с кроватью. Она расспросила его о здоровье, он в двух словах с трудом рассказал. Возникла пауза. Больше говорить было особо не о чем.

Столько лет не виделись, а поздравлять друг друга с праздниками — вряд ли это можно считать дружбой.

Перед ней сидел совершенно чужой человек, с которым у нее не было ни одной точки соприкосновения. Кроме того, давным-давно забытого, что было десять лет назад.

У каждого была своя жизнь.

У нее муж и ребенок, у него — вот так.

Лике хотелось сбежать.

Приличия диктовали ей потерпеть хотя бы часик.

Они молчали.

Она протянула ноги на стул перед кроватью.

Андрей дотянулся рукой до ее коленей и погладил их. Едва-едва.

— Положи их сюда, — с усилием проговорил он.

И Лика переложила ноги на кровать. Он обнял их, наклонился как мог и начал их целовать. Он водил губами долго, нежно, он уткнулся лбом в ее колени и молчал.

Под ним шуршала клеенка.

И Лика гладила его по голове.

Больной Андрей целовал ее колени, гладил пальцами икры, и в тот самый момент, когда Лика была уже готова расплакаться, он поднял голову, долгим взглядом посмотрел ей в глаза и проникновенно спросил:

— Пососешь?..

Моя кухня видела много историй.

Лика сидела в обнимку с чашкой и говорила:

— Он ходит по стеночке, понимаешь? Кать, под ним клеенка… клеенка, Кать! Клеенка!

— Так что, ты не пососала? — ехидно смеялась я. — А че?

— Та ну тебя! — картинно обижалась Лика. — Я срулила оттуда за три минуты. Вот так прямо встала, сказала: «Знаешь что, Андрей…» И ушла. В жизни больше не поеду!

Я, конечно, очень надеюсь, что он поправится, но пусть это счастье развлекает кто-то другой…

Фамильная клетка

Даше исполнилось тридцать три года. Не тридцать один и даже не тридцать два, а целых тридцать три. Это было позавчера. А сегодня мы сидим на моей кухне и маленькая Анечка, Дашина дочка, чирикает о чем-то своем на стульчике в углу.

Мы разговариваем, потом Дашка вдруг надолго замолкает и, пока я завариваю чай, говорит внезапно, как будто не мне, а самой себе:

— У меня не получилось, Кать. А знаешь, так теперь, наверное, будет всегда.

У Даши было трудное детство. Авторитарная мама-врач и не менее авторитарный папа-военный. И Даша до сих пор не понимает, как им это удавалось, но жили родители в гармонии друг с другом. Двое сильных людей, два лидера — они, наверное, просто боялись давить друг на друга.

Но у них была дочь.

Сначала Дашу таскали по гарнизонам, меняли школу за школой, потом родители осели в Питере.

Единственный ребенок в семье должен вырасти человеком, причем человеком с большой буквы Ч.

Воспитывали Дашу в дисциплине, все было очень по-армейски, и Даша до сих пор с содроганием вспоминает те строго пятнадцать минут, отводившиеся на завтрак.

Стерильная жизнь — никаких кошечек, собачек, крысочек и прогулок с друзьями по грязным подъездам.

Все силы только на учебу. Английский, французский, немецкий (вдруг французский не понадобится), фортепиано, танцы, плавание. Все для того, чтобы ребенок нашел свое место в жизни.

И Даша училась. Училась лучше всех. Спортсменка, с идеальным музыкальным слухом и знанием трех языков.

В самый лучший университет, на самый лучший факультет — все сама, без блата, но под покровительством отца.

Староста в институте, главред студенческой газеты, молодец, молодец, молодец.

В двадцать Даша захотела жить отдельно. Мама заохала и прикинулась сердечницей, папа заорал и задал несколько вопросов, ответы на которые ему были не нужны.

Как это — отдельно? А как же институт семьи?!

Нет, нет и еще раз нет!!!

Даша устроилась на приличную работу.

Даша защитила кандидатскую на какую-то сложную тему, вроде «Влияние сообщающихся сосудов на философский аспект французского творчества Шопена в период Великой Депрессии».

Спустя время она принялась за докторскую, но на работе словила повышение, и докторскую пришлось отодвинуть на неопределенный срок. Большую часть заработанного Даша отдавала матери с отцом.

На стройматериалы для дачи, на ремонт в квартире и снос стен, на новую кухню и дорожку к клумбам. Родители лучше знали, куда вложить деньги, и не понимали, зачем они нужны такой молодой Даше — вещи у нее есть, а кушать можно дома.

О следующем повышении Даша, не будучи полной дурой, решила умолчать. И на кровно заработанные, прикрываясь командировками, стала путешествовать. Наконец-то вырвалась из дома.