Византия - Ломбар Жан - Страница 49

За высокой решеткой с кирпичными столбами, за толстым сводом, открылась мрачная лестница, по которой углубился вниз Великий Папий в сопровождении двух маглабитов. Нумеры охранялись их гетерией, и воины встали с каменной скамьи, на которой сидели, позевывая. Из узкой двери вышел тюремщик с медным фонарем. Сырой прохладой повеяло со стен на Палладия и Пампрепия, втайне встревоженных, хотя ничем не выдававших своих страхов. Своим честолюбивым образом действий они достигли лишь назначения низшими челядинцами Базилевса, попали в число кухонной и конюшенной челяди Великого Дворца. Но хуже того! В своем жестокосердии скопца Великий Папий часто забавлялся, обещая им шутовские степени, например, первого крошильщика чеснока и первого чистильщика седел и узд Самодержца Константина V. А сейчас, оттачивая на них свое паясническое вдохновение, грубое остроумие своих причуд, он вел их в нумеры и принуждал совершенно напрасно присутствовать при освобождении Сепеоса и Гараиви.

«Войдите и уговорите их внушить Управде, чтобы он ничего не предпринимал против Константина V, прекратил всякие посягательства на славу его имени!»

Приказания бессмысленные, ровно ничего не означавшие. Из повеления освободить обоих изувеченных отнюдь не вытекало той потехи, которую сочинил себе скопец Дигенис из Пампрепия и Палладия.

Оба шли, до крайности встревоженные звоном огромных ключей, величиною с локоть, с лязгом поворачивавшихся в толстых замках потайных дверей. Дигенис без устали следовал за ними, поощряя их серебряным ключом по затылкам и пинками в спину. Шествие замыкали два маглабита, которые то поднимали, то с глухим стуком опускали свои железные копья, ударявшиеся о каменные плиты. Длинный темный проход пронизали огоньки редких фонарей, отбрасывавших светлые круги, по которым крысы пробегали и ползли липкие гады, коридоры переплетались с коридорами, и из-за потаенных дверей неслись вопли узников, быть может, пытаемых. Новая лестница, страшно узкая, скудно освещалась желтеющими отблесками фонарей. Внизу, наконец, они попали в круглый сводчатый зал, куда выходили одна против другой две двери, в которые постучал Дигенис своим серебряным ключом.

– Уверьте их, что Базилевс держит свои обещания и облек вас высокими степенями, которых домогались вы. Базилевс вознаградит их, если они убедят Управду отречься от своих посягательств на славу имени Державца!

Тюремщик открыл две двери. Маглабиты вывели худого, бледного человека с выколотым глазом, отрубленной кистью руки, ковылявшего на отрубленной ступне. Сепеос заморгал единственным глазом, волочил уцелевшую ногу. Узнал лишь тюремщика и маглабитов, догадывался о сане Дигениса по его повелительной осанке и воскликнул, принимая присмиревших Палладия и Пампрепия за пленников, которые обречены на одинаковую с ним казнь.

– Милосердая Владычица! Великий Иисусе! Как, и вы люди!

В одном восклицании этом излилось все, что претерпел отважный Сепеос. И, простирая свою изувеченную руку, продолжал:

– Подобно мне отсекут вам кисть руки, злосчастные, и выколют глаз и обрубят ногу. Кто вы? Побежденные ли Православные, или Зеленые, не смогшие добиться торжества Управды!

Но маглабиты толкнули его в темницу Гараиви, и тот, вскочив, затрясся, косматый, страшный, с отрезанным носом и ушами. Он признал Палладия и Пампрепия, которые дрожали:

– Предатели! Вы оба предатели! Злодеи! И когда Управда восторжествует Базилевсом, я утоплю вас, как утопил Гераиска!

Сепеос предстал в сумерках его квадратной темницы, тускло освещенной небольшой отдушиной. Гараиви остолбенел, ибо ни разу еще после казни и заточения не показывали ему Спафария, сидевшего за противоположной дверью, и никто не передал ему об этом.

– Ах, это ты! Ты здесь!

Он рухнул на большой камень, служивший ему скамьей, а с потолка темницы, в который он мог упереться, выпрямившись во весь свой высокий рост, сумеречный свет проникал, провеянный через отдушину, и разливался над его головой, которую едва прикрывала сыростью и плесенью изъеденная набатейская скуфья. Зловещее выражение легло на изуродованное лицо, печать чего-то отталкивающего, как у терзаемого зверя. Он смотрел на растерянного Сепеоса, который прижимал к сердцу свою единственную руку, остановив свой единственный глаз на Палладии и Пампрепии, по-прежнему заметно дрожавших. Молчание прервал визг Великого Папия.

– На что сетуешь ты? Базилевс освобождает вас. Благодарите судьбу, что он еще не подверг вас увечью Солибаса, которому отрубили обе руки. Я привел сюда Палладия и Пампрепия, чтобы они засвидетельствовали перед вами, как воздает Самодержец верным слугам своим. Оба они осыпаны почестями за то, что некогда предали ему заговор Управды!

Его прихотливая жестокость тешилась, бередя у пленников рану доноса. Ему просто приказано было освободить обоих узников, а он издевался над ними, лживой выдумкой хотел дать им понять, что свободу они покупают ценой услуг, за которые плохо награждает Константин V. Он преисполнен был чудовищного презрения к их мукам и ничуть не трогался страхом Палладия и Пампрепия, которых безжалостно бил своим серебряным ключом.

Те задрожали и, запнувшись, смешно пробормотали:

– Еще бы! Я один из сановников Константина V – первый среди остиариев.

– А я первый из гетариев!

Сепеос раскрыл свой единственный глаз, а уцелевшей кистью нервно схватился за конец обрубленной руки, и по-прежнему разъяренный выпрямился Гараиви:

– Вы пришли соблазнять нас! Нет, нет и нет! Пусть только Управда будет Базилевсом, и я утоплю вас, как утопил Гераиска!

По знаку Великого Папия маглабиты толкнули их, и они пошли прочь: Сепеос молчаливо, довольный своим освобождением, и Гараиви вне себя, что не может утопить Палладия и Памперия, намеревавшихся поскорее ускользнуть. Но Дигенис приказал маглабитам, и, схватив их за шиворот, те единым взмахом водворили Палладия в темницу Сепеоса, а Пампрепия в темницу Гараиви. Они завыли, тюремщик запер за ними двери, а евнух потешался, бессмысленно хохоча, пыжась и потея:

– Скажите Управде, что Самодержец дарует ему половину своей власти, провинцию своего царства, воинский сан, если он согласится удалиться из Святой Пречистой. Подобно Пампрепию – первому меж остиариев и Палладию – первому среди гетариев, будете сановниками и вы, невзирая на свои увечья. Тебя, Сепеоса, Базилевс пожалует Великим Доместиком, тебя, Гараиви, – Великим Друнгарием. Солибаса с отрубленными руками назначит Великим Логофетом, если Солибас вкупе с вами посоветует Управде покинуть убежище Святой Пречистой, отвергнуть Гибреаса, отречься от иконопочитания, отказаться от замысла сочетать свою славянскую кровь с Евстахией, уроженкой племени эллинского, алчущего человеческих искусств, которых не понимаю я, хоть и евнух, но Великий Папий. Пусть прекратит только Управда свои посягательства на славу Базилевса, и у вас будет все, и вы будете всем в Империи Востока, которую тщатся через Зло возродить иконоборцы, наперекор Православным, союзным с Зелеными, стремящимися разрушить ее Добром!

VI

Заглох визгливый голос Великого Папия, тюремщик с медным фонарем скрылся в разветвлении коридора, оба маглабита сложили свои копья при входе в Нумеры, и Сепеос с Гараиви увидели себя свободными на форуме Августеона. Вратами Халкиды люди проникали в Великий Дворец, разодетые в далматики, широкие робы, белые хламиды, красные дибетезионы, голубые мантии, затканные различными узорами. Сепеос моргал в сиянии дня единственным глазом, и Гараиви рукой прикрывал две щели своего отрезанного носа. Отогревалась при мысли о прошлом душа Сепеоса, закоченевшая в зловонной темнице. И Гараиви воскрешал в памяти дни перед своим заточением. Словно опасного пса утопил он Гераиска. Потом внедрил вместе с Солибасом Управду во Святую Пречистую, где Гибреас помазал отрока тайным Базилевсом и обручил с Евстахией, освященною Августой. Виглиница присутствовала на обручении и помазании. Слухи разнеслись засим, обвинявшие Гараиви, – который и не скрывал этого ни перед кем, – в убийстве Гераиска. Разгневался Константин V, невозмутимо лицезревший резню Зеленых с Голубыми, но отнюдь не допускавший посягательств на свою челядь, высшую и низшую. Однажды утром его схватили спафарии и буккеларии. Доблестно защищался он. Умертвил двух воинов, отбивался от толпы сбежавшихся Голубых. Но Зеленые были далеко, воины овладели им, и был он заточен в Нумеры, где палач единым взмахом кинжала отсек ему уши и нос. Целый год протомился он после того в темнице, еле освещенной сумеречной отдушиной, в которую раз в день ему протягивали кружку воды и заплесневелый хлеб.