Философ - Келлерман Джесси - Страница 44

В итоге к ноябрю я пришел с пустыми руками.

– Знаешь, что тебе нужно сделать? – сказал Дрю. Он встал посреди библиотеки и поднял вверх руки – точно матрос-сигнальщик. – Вечеринку устроить.

Я покривился.

– Нет, правда. Большую вечеринку, прямо здесь, в доме. Я серьезно, у него классная аура. – Он плюхнулся в одно из кресел и застонал от удовольствия. – Уххх. Вот об этом я и толкую… Как получилось, что ты меня раньше сюда не приглашал?

– Она любила покой, – ответил я, соврав лишь отчасти.

Принимать гостей Альма мне никогда не запрещала, я сам не звал их, не желая примешивать кого-либо к нашей с ней жизни. Теперь Альмы не стало и я мог показать людям, где укрывался все последнее время. Ну и похвастаться этим укрытием, чего уж там…

– Вино и сыр, а? – сказал Дрю. – Хотя нет. Ночь покера. Виски, сигары… а играть можно будет за большим столом, который в одной из первых комнат стоит.

– Это столовая, и стол в ней обеденный.

– Ну и отлично.

– Старинный.

– Тем лучше.

– Не карточный.

– Зато у него размеры идеальные. Все, что требуется, – сукном его застелить.

– Нет.

– Ладно, – сказал он и крутанул глобус. – Если передумаешь, дай мне знать.

Через холл прошла, напевая, Дакиана. Дрю вопросительно взглянул на меня.

– Домработница, – сказал я.

– Растешь, друг мой.

– Перестань.

– Совершенно как Джефферсоны.

– Ты не понял, – сказал я. – Я велел ей больше не приходить, но она все равно сюда лезет.

– Ну это уж… – он запнулся, – даже не знаю, что это такое. Кошмар какой-то.

– Да уж.

– Почему ты ее не уволишь?

– А то я не пробовал.

Он рассмеялся.

– Ничего смешного. Она меня с ума сводит.

– Неужели так трудно уволить кого-то?

– Ты и представить себе не можешь, какая она настырная.

– Так не плати ей.

– И это пробовал.

– И?

– Она начинает рыдать.

Мы помолчали, прислушиваясь к пению Дакианы.

– Ну, по крайней мере, голос у нее хороший, – сказал Дрю.

– Шестидесяти долларов в неделю он не стоит.

Послушали еще.

– Тридцать, – сказал Дрю. – Самое большее.

– Как ты думаешь, если я устрою вечеринку, Ясмина придет? Не покерную вечеринку, обычную.

– Вообще-то, вечеринки устраивают главным образом для того, чтобы встречаться с другими женщинами.

– Я не знаю других женщин.

– Ну так я знаю.

– По-моему, ей будет интересно посмотреть дом.

– Слушай, если ты все еще сохнешь по ней…

– Я не сохну.

– …так просто пригласи ее сюда. Какие тебе для этого предлоги нужны?

– Дело не в предлоге. Если ее пригласишь ты, у нее не возникнет никаких опасений.

Он пожал плечами:

– Ладно, могу попробовать.

– Но я пока ничего не решил. Это разговор чисто теоретический.

– Ага, как раз в том-то и беда твоя, – сказал он. – Одни разговоры.

Со дня смерти Альмы прошло восемь недель, и я начал подозревать, что Палатин «забыл» пригласить меня на похороны. А его секретарша, позвонив, дважды повторила, что похороны состоятся в узком кругу.

Кладбище «Маунт Оберн» было в тот день отсыревшим, тонуло в тумане. Я одиноко стоял по одну сторону могилы. По другую сжимала ладонь мужа доктор Карджилл; рядом с ними возвышался, опираясь на трость, бесстрастный Чарльз Палатин. Эрика видно не было.

По причине исторического значения кладбища тяжелая техника на него не допускалась, и четверым могильщикам потребовалось двадцать минут, чтобы проделать необходимую работу. Все молчали, да и весь этот эпизод показался мне на редкость не отвечавшим торжественности момента – скучным и вообще неловким. Смотреть на гроб (слишком много бронзы) или на других присутствующих (слишком неприятное зрелище) мне не хотелось, и я бродил взглядом по лужайкам со старинными надгробиями, под которыми покоились, поросшие мхом и забытые, целые семейства бостонских браминов. Компания орнитологов-любителей, дружно нацеливших бинокли на какую-то далекую ветку, поднялась по склону холма, посовещалась и исчезла – разом, точно птичья стая, – начав спускаться по тропе, устеленной оранжево-желтой листвой. Палатин переступил с ноги на ногу. Похоже, он был сильно простужен: кожа вокруг ноздрей покраснела, он то и дело сморкался. А я все думал о поминальных службах брата, и о настоящей, и о недавней. Маяк, изображающий присутствие в наших жизнях утраченных нами любимых, – тошнотворно, – тошнотворно и более чем предсказуемо. И слащаво. Ну а вот это? Оно-то чем лучше? Эта волглая пошлость скорби? Я взглянул поверх могилы на доктора Карджилл и увидел, как ее глаза быстро метнулись в сторону. Она что же, разглядывала меня? Пальцы моих ног, укрытые в новых туфлях, сами собой скрючились. В тот день я впервые вышел в них на люди. Утренний дождь заставил меня задуматься, и я почти уж переобулся в старые мокасины. Однако Альма, перед тем как умереть, обратилась ко мне с одной-единственной просьбой, и я решил почтить ее желание, обуться в черные туфли – выбор, который она, как мне представлялось, одобрила бы, поскольку они вполне отвечали случаю и более того: прекрасно подходили к моей новой спортивной куртке, купленной также в ее честь.

Последняя лопата земли упала на могильный холмик. Палатин резко развернулся и ушел.

Я обогнул могилу, чтобы выразить доктору Карджилл соболезнования. При моем приближении она напряглась, губы ее слегка поджались.

– Сожалею о вашей утрате, – сказал я.

Она кивнула:

– И я о вашей.

Короткая пауза; затем ее муж протянул мне руку:

– Рон Карджилл.

Я представился ему, сказал:

– Прекрасное место. Жаль только, что она отказалась от церемонии.

– Таково было ее желание, – обронила доктор Карджилл.

– Да… И все-таки приятно было бы сказать ей что-нибудь на прощание.

Она снова кивнула, сунула в карман носовой платок.

– Ну что же, всего хорошего.

– Спасибо. Вам тоже. Но, э-э… доктор? Не уверен, что вам об этом известно, но Альма оставила вам драгоценное украшение.

Молчание, затем:

– Да, мне говорили.

– О, – произнес я. – Я так понимаю, вы видели, э-э…

– Видела.

И я немедля почувствовал себя идиотом. Я вовсе не собирался злорадствовать, но как еще могла она истолковать мое поведение? Вот он я – сижу на груде золота, между тем как она получила за пятнадцать лет домашних визитов всего-навсего побрякушку. И все-таки я счел ее ледяной тон не заслуженным мной. Решение-то Альма принимала, не я.

– Есть там украшение, которое вам особенно нравится? – спросил я.

Молчание.

– Не могу сказать, что я к ним приглядывалась.

– Там вещи самые разные. – Я понимал, что мне лучше заткнуться, однако остановиться не мог. – Заезжайте как-нибудь, выберите одну. Или… я вот подумал… Вы не хотите взглянуть на них?

Она уставилась на меня:

– Сейчас?

– Нет-нет-нет. Конечно, нет. Совсем не обязательно сейчас. Когда вам будет удобно.

Молчание.

– Знаете что, – неожиданно сказала она, – давайте-ка покончим с этим раз и навсегда.

Дорога до дома показалась мне чудовищно длинной.

– Дом сорок девять, – сказал я ее мужу. – В конце квартала.

– Он знает, где это, – сказала доктор Карджилл.

Поднявшись на второй этаж и открыв дверь хозяйской спальни, доктор замерла. О чем она думает, я понял мгновенно: о том, что я уничтожил все следы Альмы.

– Сюда, – сказал я, с чрезмерной ретивостью подскакивая к туалетному столику.

Там были кольца, браслеты, тончайшие золотые и платиновые цепочки; серьги с сапфирами и кулоны им под стать; жемчуг, добытый в южных морях; рубиновая брошь в виде попугая – на Альме я ничего этого ни разу не видел. Пальцы доктора Карджилл перебирали украшения, и я обнаружил вдруг, что мысленно подталкиваю ее к вещицам подешевле. В конце концов, то, что она оставит, я смогу продать, а до меня начинало доходить, что двадцати тысяч долларов мне ну никак не хватит. Нужно же будет счета оплачивать – я уже выяснил, во что это обойдется. И потом, я подумывал о покупке нового компьютера, настольного. Горбиться над крошечным экраном хорошо, когда ты знаешь, что тебя могут в любую минуту попросить очистить помещение, но домовладельцу оно не к лицу. А ведь эти штуки на деревьях не растут, верно?