Граница нормальности - Цыбиков Ч. - Страница 19

— Я хотел сказать ей — хочешь с другом познакомлю, — сказал Альберт смущённо. — А потом вспомнил, что ты мне разговаривать не велел, и гавкнул.

— Знаешь, что, — сказал я решительно, — давай-ка себе подружек я буду сам подбирать и сам буду с ними знакомиться.

— А почему?

Идиотский вопрос.

— Потому что так должно быть. Я ж не подбираю тебе подружек.

— А зря не подбираешь, — неодобрительно сказал Альберт. — Пацаны говорили — некоторым подбирают. Которые породистые. Я же породистый?

Я стоял, смотрел на него, моргая через неравномерные промежутки, и думал, что ответить.

— Породистый, — сказал я наконец.

— А как называется порода?

Тьфу ты.

— Нет, — сказала Лариса. — Ни за что.

— Возвращайся, — сказал я. — Я хочу, чтобы ты вернулась.

— Ты сам не знаешь, чего хочешь.

Лариса выбрала сосульку подлиннее и стала тыкать мне этой сосулькой под рёбра.

— Не надо, — сказал я.

И проснулся. Рядом стоял Альберт и старательно тыкал своим холодным носом под рёбра. Я посмотрел на часы. Мог бы и не смотреть — как и вчера, и позавчера, и запозавчера часы показывали примерно половину шестого. Самая засада была в том, что и спать-то мне после такого пробуждения не хотелось. Судя по всему, эта скотина была идеальным будильником, как у Тохи, будящим тебя в фазе быстрого сна.

— Вставай, — сказал Альберт. — Кушать хочу.

— Садист, — сказал я. — Прекрати будить меня в такую рань!

— А почему?

— Потому что я спать хочу!

— Ты же друг, — сказал Альберт. — А я есть хочу.

Вскрывая собачьи консервы, я вдруг вспомнил про свой сон. Приснится же такое, подумал я. Последние два месяца — это был какой-то кошмар. Редкий день обходился без ссоры. Когда внезапно — ну для меня по крайней мере внезапно — решили вмешаться её родители, я понял: кажись, всё. Чувствовал я себя тогда постоянно уставшим, словно вагоны разгружал. Так что когда мы расстались, я словно гору с плеч скинул.

Альберт подошёл к своей миске, понюхал корм и спросил:

— Косточка есть?

— Нету, — сказал я.

— Хочу косточку грызть, — сказал Альберт.

— Жри что дают!

Альберт сел на середину кухни, шумно набрал воздух и… завыл. Я обомлел. Довольно долго я стоял столбом и ошалело смотрел, как он воет, задрав морду к потолку, прерывается, судорожно набирает воздух и снова выводит первобытную свою песню.

И дождался.

По батарее загремело пронзительно — это сверху, забухало в пол — это шваброй снизу.

— Заткнись! — заорал я; Альберт покосился на меня совершенно по-волчьи и не заткнулся. — Будет тебе кость, паразит!

И вой прекратился.

— Спасибо, — вежливо сказал Альберт и улёгся на пол.

Ни разу не было такого, чтобы мне не звонили с работы, когда я в отпуске. Вот и сейчас, когда в девять утра требовательно зазвонил мой мобильник, я был уверен, что это с работы.

Какое-то время я лежал, глядя в потолок, и слушал, как телефон с гудением ползает по столу и играет «Лузин май релиджн».

— Телефон звонит, — сказал Альберт.

— Слышу, — сказал я.

— Возьми трубку.

Ладно, подумал я, всё равно ж не отстанут, и взял трубу.

— Слушаю.

— Отдыхаешь? — сочувственно-участливо спросил Олег.

Олег — это мой начальник. Уже полгода как стал начальником отдела, а до сих пор чувствует себя неудобно, если надо кого-нибудь попросить о чём-нибудь сверх положенного. Но ничего, не переживайте, он освоится и будет орёл.

— Отдыхаю, — ответил я. Вот интересно, подумал я, не такой ведь уж я незаменимый, а каждый раз такая история, постоянно меня с отпуска на день-другой да вытягивают.

— Ты же с РВС работал?

— Работал, — подтвердил я.

— Ты не мог бы сегодня подойти, ребятам помочь? А то тут заморочки кое-какие возникли.

— Хорошо, — сказал я.

— Вот и ладно, — обрадовано сказал Олег. — Само собой отгул тебе потом.

Солить мне их, подумал я, и сказал:

— Спасибо.

— Когда подойдёшь?

— Через час буду.

И я отключился.

— Придётся тебе посидеть дома одному, — сказал я.

— А почему?

— На работу вызывают.

— Не хочу один дома.

— Ничего потерпишь. Ты ж сидел раньше один.

— Так то раньше, — сказал Альберт, — а сейчас мы друзья.

— Ничего, друг, — сказал я. — Потерпишь.

— А почему?

— А потому что нельзя быть на свете красивой такой, — сказал я рассеянно и пошёл умываться.

С «кое-какими заморочками» я провозился часов до трёх, и когда вышел из офиса, на улице было самое пекло.

На речку бы, подумал я, покрываясь липким потом. Только как-то глупо это — одному на речку.

И подошёл трамвай. Тот самый трамвай. С той самой кондукторшей.

Я зашёл в полупустой вагон. В вагоне было ещё жарче, чем на улице. Кондукторша подошла ко мне. Была она всё такая же несчастная и замученная жарой вдобавок.

— Извините, — сказал я, доставая деньги, — можно вам задать вопрос?

— Можно, — сказала она равнодушно.

— Вы знаете, что вы продаёте счастливые билеты? — спросил я, протягивая деньги.

— Знаю, — ответила она, отрывая билет.

— И что желания сбываются, тоже знаете?

— Знаю, — сказала она, и отдала билет мне.

— И что? — спросил я. Очень глупо я себя чувствовал: абсолютно не знал о чём теперь спрашивать.

— Ничего, — сказала она грубо и пошла дальше. Видимо, вид у меня был уж очень ожидающий, потому что она остановилась и крикнула во весь голос:

— Ну чё встал? Купил билет? Посмотрел? Загадал? А теперь проваливай!

Я огляделся — на нас смотрели.

— Извините, — сказал я и пошёл к двери, и люди с осуждением смотрели мне вслед.

Всегда так — нет никого правее кричащей женщины.

Дома меня ждали весёлый Альберт, убитая подушка и белый пух по всей квартире.

— Почему так долго? — капризно спросил Альберт. — Я соскучился.

— Это что такое? — спросил я, обозревая весь этот бедлам.

— Мне было скучно, — сказал Альберт.

— Ты зачем подушку порвал, урод?

— У тебя же ещё есть, — сказал Альберт. — Зачем тебе много подушек, когда ты один?

— Прибью, — пообещал я и схватил тапок. Альберт резво скакнул, как-то по-кошачьи, боком, и мой богатырский удар пропал втуне. И тут во мне словно лопнуло что-то, зарычав совершенно по-звериному, я понёсся по вcей квартире за Альбертом, сокрушая воздух и что попадётся молодецкими ударами тапка. Альберт легко уворачивался, скакал по кровати, дивану и по креслам, под стол, на стол и из-под стола и оглушительно лаял. Ему было весело. Во мне же с каждым новым промахом бешенство подскакивало аж до самого горла, я уже вполне серьёзно был готов его убить. Наконец я припёр его в углу, ухватил за ошейник и потащил к двери.

— Оы-у-ииииии! — заголосил Альберт. — Куда? Чего?

— Посидишь в подъезде, сволочь, — сказал я, задыхаясь. Выкинул его за дверь и уселся на пол прямо в прихожей. Стена приятно холодила мою потную спину. Я прислушался, но выть он вроде не собирался.

Посиди, подумай, голубчик, подумал я злорадно. Хотя, в сущности, такое ли уж это страшное наказание для собаки — побыть в подъезде?

Через десять минут мне стало стыдно. Потерял лицо, думал я, завёлся как пацан. В результате собака сидит в подъезде, а с него какой спрос? он же молодой у меня совсем, глупый ещё. В общем, я созрел для того, чтобы его простить. Когда я это осознал, я пошёл, открыл дверь, шагнул за порог и ступил в роскошную кучу, расчётливо наваленную Альбертом у самой двери.

Сам Альберт сидел чуть поодаль и смотрел на меня с плохо скрываемым удовольствием.

— Ну, — спросил он, — где моя кость?

Есть обстоятельства, относящиеся к разряду привычных расстройств.

У кого-то это ежедневно уезжающий из-под носа автобус. Кто-то регулярно сжигает на плите кашу. Кто-то простывает всё время.