Белый ворон Одина - Лоу Роберт - Страница 58

Ну, руки-то ладно, у нас и самих ладони не краше. Куда больше смутила голова женщины: она была необычной удлиненной формы, со скошенным назад лбом. Да и шрамы на щеках выглядели нарочито прямыми — не похоже, чтобы она заработала их в случайном бою. У тех, кто видел это, рука сама потянулась сотворить охранный жест. Кто-то прошептал слово «Нифльхель», и остальные зашикали.

— Она что, из карликов? — спросил Гирт. — Интересно, и когда это подземные кузнецы успели превратиться в остроголовых баб, которые скачут по степи и сражаются не хуже мужчин?

Объяснения мы получили от Ионы Асанеса, хоть Абрахам и ворчал на него, что, мол, негоже говорить о таком. Якобы еврейское священное писание вообще запрещает поминать нечистых духов.

Тем не менее Асанес сказал:

— Геродот.

— Что-что? — заинтересовался Финн, оторвавшись от своего занятия (он пытался впрячь лошадь в перевернутую и вновь водруженную на колеса телегу).

— Не что, а кто, — поправил Иона. — Был такой греческий историк. Он писал о женщинах, которые жили во времена древних героев. Женщины-воины из скифского племени звались амазонками и были очень похожи на эту незнакомку. Величайший в мире силач по имени Геракл сражался с ними и одержал победу. Правда, было это давно… Я прочел об этом в книге из Новгородского монастыря.

Тут все умолкли, пораженные тем фактом, что среди них, оказывается, есть человек, который не только держал в руках, но и читал книгу. Многие увидели юного грека в совершенно новом свете.

— Они все еще живут, — вмешался в разговор Морут, маленький смуглый хазарин. — Женщины эти принадлежат к одному из яских племен.

— Как ты смеешь! — пророкотал бас Абрахама. — На само упоминание о них наложен херем.

— Что такое херем? — спросил простодушный Гирт.

— Ну, это своего рода приговор, — пояснил Морут. — Тебя объявляют недостойным последователем Торы.

Тора — это собрание священных саг иудеев и одновременно свод весьма строгих правил. Нарушение одного из запретов грозило Моруту исключением из числа евреев. Я достаточно насмотрелся в Бирке на людей их племени — и хазар, и радонитов, — чтобы понять: для еврея это самое страшное наказание.

Однако маленький хазарин не выглядел напуганным.

— Я охотник и следопыт, — сказал он, пожимая плечами. — У Абрахама другое положение. Он из касты воинов. Воины не могут перестать быть евреями. И требования к ним гораздо строже: они обязаны следовать всем заветам Торы и в детстве непременно должны пройти обрезание. Мне тоже его сделали в свое время… Но сейчас многое изменилось. Половина моей родни перебралась на юг и наверняка приняла мусульманство. Я тоже подумываю переселиться и заделаться мусульманином. Хотя… Их вера запрещает пить эль и зеленое вино — для меня это немалая жертва.

Финн тут же пустился в рассуждения о глупости религии, которая запрещает пить… не говоря уж о том, чтобы допустить нож к своему мужскому достоинству. Я не стал говорить, что далеко не все хазары являются иудеями. Воины и другие благородные касты — те, конечно, исповедуют иудейскую веру. Хотя позже я выяснил, что даже среди них бывают исключения. Многие из хазар, поступившие на службу в хирд Великого Города, вынуждены были креститься и нисколько о том не жалели.

Правда, сам я не очень это понимал. Как можно отбросить веру и родных богов? Словно старый плащ, который решил заменить на новый…

Важные мысли, но я выкинул их из головы по возвращении в Малкиев. На меня сразу же обрушились заботы поважнее. Показавшись лекарю, я тут же отправился на встречу с Владимиром, Сигурдом и Добрыней. Мы уединились в избе старосты для обсуждения дальнейших планов. Не прошло и пяти минут, как к нам присоединился Воронья Кость. Владимир прямо-таки сиял от радости, что вновь обрел своего товарища. Они отошли в уголок и принялись о чем-то шептаться.

— Клянемся на кости, крови и железе, — произнес я в ответ на поздравления со счастливым возвращением. — Старая клятва помогла мне вернуть меч.

Сигурд понял смысл моих слов и недовольно поджал губы. Пусть обижается, я сказал то, что хотел сказать. Действительно, сам Сигурд и пальцем бы не пошевелил, чтобы помочь мне. Он и в погоню-то отправился исключительно из-за Олава, своего кровного родича. Что касается юного князя, того заботил лишь рунный меч — как ключ к сокровищам, которые он уже почитал «своими». Про Добрыню уж и вовсе не говорю. Всем этим людям нет никакого дела до меня. Если я до сих пор жив, то только благодаря своим побратимам и тому давнему обету, о котором я напомнил Сигурду. Мысль эта наполняла меня теплым чувством общности и уверенности в своих силах. Надо же… а ведь я всю свою жизнь только и делал, что отталкивал от себя это чувство.

Тут в разговор вмешался Воронья Кость.

— Совершенно верно, — подтвердил он с понимающей улыбкой.

Вот и понимай, что он имел в виду — этот непростой мальчишка. Сигурд, казалось, собирался поспорить с племянником, но передумал. Махнул рукой, хотя было заметно, что высказанная правда колет ему глаза.

Затем оба мальчика скрепили дружбу воинским рукопожатием, когда пальцы обхватывают запястье. При этом они, не отрываясь, смотрели в глаза друг другу. Вид у них был, как у двух братьев, давным-давно разлученных судьбой, но сумевших заново воссоединиться. Мне даже на миг показалось, что я несправедлив в своей оценке юного князя… и Владимира волнует не только спрятанный клад.

Но затем новая мысль возникла у меня в голове, и она мне совсем не понравилась. С легким чувством дурноты я подумал: а разве не может быть так, что Воронья Кость наложил легкий — почти неощутимый — сейд на своего венценосного приятеля? И сколько я ни повторял себе: «Ерунда, ведь он всего лишь девятилетний ребенок»… но полностью освободиться от подозрений не мог. И этому человеку я теперь обязан жизнью?

— Они чуть было не опоздали, — на своих привычных басовых нотках прогудел Добрыня. — По словам Тина, он никогда прежде не видел, чтобы буран налетел с такой скоростью и с такой силой.

Бураном в земле русов называли такие вот зимние бури — с ветром и снегом. По словам Квасира, их спасательная группа уцелела лишь благодаря предусмотрительности Тина, который захватил свою юрту — древнюю степную хижину, представлявшую собой костяк из стволов молодых деревьев, обтянутый овечьим войлоком. Перевозят ее в разобранном состоянии, а затем буквально в десять минут собирают на нужном месте. Финн тоже подтвердил слова побратима — мол, все так и было, — а от себя еще добавил, что по прочности булгарская юрта не уступит добрым исландским домам.

— Хочу напомнить, что буран — не единственная угроза, — проворчал Сигурд.

— Именно, — поддержал я воеводу. — Есть еще женщина.

Добрыня огладил свою бороду и недовольно нахмурился.

— Если верить Тину, то все нападавшие были женщинами, — сказал он. — Булгарин утверждает, будто эти женщины придерживаются старых обычаев гуннов. В частности, некоторым избранным детям нарочно вытягивают головы.

Все примолкли, переваривая услышанное. Я попробовал себе представить, как это делалось, и мне стало не по себе. В наступившей тишине хорошо было слышно, как мальчики разговаривают и смеются в своем углу. Наверняка Воронья Кость знакомил юного князя со своим видением недавних событий. Готов побиться об заклад, что Олав ни словом не упомянул о том, как описался от испуга во время внезапного нападения.

— Женщины-воины принадлежат к одному из неких племен, — продолжал Добрыня. — К сожалению, в настоящее время племя не властно над своими воительницами. Прежде, когда хазары были сильны, им удавалось держать мужененавистниц в узде. Однако теперь, когда Святослав сокрушил хазар, ясы вышли из-под их власти. И, похоже, на просторы степи выплеснулся буйный ужас.

— Но чем мы вызвали их ненависть? — спросил Сигурд, нахмурившись. — Почему они нас преследуют?

— Хотят остановить нас, — ответил я вместо Добрыни. У меня не было ни малейших сомнений в собственной правоте. Ответ этот мгновенно возник в моей голове — будто я увидел его вырезанным в камне. — Они не желают, чтобы мы достигли гробницы Атли.