Белый ворон Одина - Лоу Роберт - Страница 6

— Столь же правдивую, как и наши мечты, Орм, — загадочно произнес Финн, махнув рукой в сторону толпы, обступившей очажную яму. — Ты слишком молод, чтобы ценить семейный уют и делить свой дом перегородками. Не о том речь… уж я-то знаю, сколько тебе пришлось истратить на эту усадьбу. Подозреваю, что нынче в твоем кошельке гуляет ветер. Спасти нас может лишь груда серебра, спрятанная в Травяном море. И с этом связаны все наши мечты.

— Возможно, ты и прав, — нехотя признал я. — Но не забывай: Гестеринг — все, что у нас есть в данный миг, и именно с ним связаны мои надежды. Что касается клада, о котором ты толкуешь… Знаешь ли, Финн, зов серебра не властен над моей душой.

Не скрою, меня расстроило упоминание о моей отощавшей мошне… а еще пуще того, о разделении своего дома на клети (что, как известно, недостойно настоящего викинга).

Финн наконец повернулся ко мне. Его глаза, белыми пятнами выделявшиеся на фоне темного лица, неотрывно смотрели в мои. Я слишком хорошо знал этот взгляд. Финну известен лишь один путь обретения серебра, и путь этот измерялся длиной его клинка. Горькая правда заключалась в том, что он был не одинок — все остальные мыслили так же. И лишь я один шагал не в ногу со своими побратимами.

— Тебе виднее, — пожал плечами Финн. — Но как насчет зова моря, Орм? Уж от него-то ты не можешь отмахнуться. Я же вижу, с какой тоской ты смотришь в сторону фьорда. Точно так же, как и все мы.

И снова он оказался прав. Строительство «Сохатого» близилось к завершению. И чем ближе становился этот день, тем сильнее заедала меня тоска по морю. Я пытался с собой бороться, выкинуть все мысли о соленом бризе и перекатывающихся серых валах… но от этого становилось только хуже. Так я и сказал своему побратиму.

— Да ты, никак, боишься, Убийца Медведя? — спросил Финн, и я вскинулся, почуяв в его голосе насмешку.

А может, он и не вкладывал в свой вопрос никакой колкости, и все это мне примерещилось под воздействием нечистой совести. Дело в том, что прозвище Убийца Медведя досталось мне не по заслугам. На самом-то деле я не совершал подобного подвига, но знать об этом могли только сам белый медведь да женщина-колдунья по имени Фрейдис. А оба они были давным-давно мертвы.

Как бы то ни было, приходилось признать: да, я боялся. Боялся моря, его цепкой хватки и неодолимой власти надо мной. Мне и так тяжело было жить на берегу фьорда. Всякий раз, как я слышал шум накатывающегося прибоя, меня охватывал нестерпимый зуд. Мне страстно хотелось — до боли в сердце, до дрожи в руках — взойти на борт корабля и уплыть за горизонт. Но я опасался, что выйдя вновь на Дорогу китов, я никогда уже не вернусь на берег. Услышав мое признание, Финн кивнул — так, будто он всегда это знал.

— Все верно, парень, — сказал он. — Это и есть зов вепря прибоя, и ты не можешь его не слышать. В тебе слишком много от Гуннара Рыжего для того, чтобы сидеть на берегу и ковыряться в курином помете.

Финн был одним из немногих людей, посвященных в тайну моего происхождения. Лишь он да Квасир знали, что я вовсе не Рерикссон. На самом деле меня следует называть Ормом Гуннарссоном. Ибо Гуннар Рыжий являлся моим настоящим отцом. Гуннар… Его кости медленно истлевали в пещере Денгизиха, а душа, надеюсь, пирует в светлых чертогах Вальхаллы.

Несколько долгих мгновений Финн смотрел мне прямо в глаза. Затем перевел взгляд на рукоять меча, которую я продолжал вертеть в руках.

— Странно, — произнес он наконец, — как это ты решился вырезать свои руны на рукоятке меча. Ведь ты же вроде веришь, что она охраняет тебя от ранений и болезни.

Вот теперь его голос уж точно был язвительным! Он снова вернулся к нашему давнему спору. В свое время я пришел к выводу, что своей неуязвимостью обязан рунному мечу, и поделился этой мыслью с Финном и Квасиром. Они оба не поверили и потратили немало усилий, чтобы переубедить меня.

— Чары заключены в клинке, а не в рукояти, — стал я объяснять (как делал уже неоднократно). — Навершие меча и его рукоять можно менять многажды, ведь они не главные в мече. Вся сила в лезвии.

— Ну да, ну да, — пробурчал Финн. — Недаром же он у тебя не ржавеет и не тупится… — Затем пренебрежительно хмыкнул и добавил непререкаемым тоном: — А по мне, так вся сила в руке воина, которая держит меч.

— Если б дело обстояло, как ты говоришь, — возразил я, — мы бы с тобой давно уже кормили червей.

Мы оба замолчали, припоминая испытания, через которые пришлось пройти, дабы вновь обрести утраченный меч. На память мне пришел Коротышка Элдгрим, растерявший все свои мозги в том давнем сражении. И Торстейн Обжора, который вынужден за ним ухаживать. Торстейн тогда и сам изрядно пострадал — лишился двух пальцев на левой ноге и теперь ходит, сильно прихрамывая. Не говоря уж о Ботольве, который принес в жертву свою ногу — отсеченную тем самым мечом, чью рукоять я сейчас сжимаю. Этот меч — наш ключ к груде серебра, похороненной в глубине Травяного моря. И сейчас, ощущая под рукой путеводные руны, я вспоминаю всех товарищей, что отправились вместе с нами за сокровищами Аттилы, но сложили головы по дороге.

Финн поднялся на ноги.

— Может, и так, — сказал он с тяжелым вздохом. — Наши побратимы гибли от огня и меча, их костями вымощен долгий путь от берегов Северного моря до серкландской пустыни. И все для того, чтобы быть достойными подарка, который преподнес нам Один. Подарка в виде целой горы серебра. И сейчас я слышу голос погибших товарищей, вопрошающих, чего ради они отдали свои жизни. Неужели ради того, чтобы наблюдать, как мы тут сидим и переливаем из пустого в порожнее? Не знаю, Орм, порой мне кажется, что я одним ухом слышу лучше, чем ты своими двумя.

Вот он снова и всплыл, наш давний Обет. Никуда нам от него не деться.

— Дары Одина, как правило, оборачиваются проклятием, — сказал я, чувствуя, как неубедительно это звучит.

Финн, конечно же, прав. Ни один пир не обходился без брагафулов — поминальных тостов в честь павших побратимов. Всякий раз, когда уже съедено и выпито немало, людьми овладевало скорбное настроение. И тогда в ход шли минны — специальные роги, которые поднимают в память о погибших.

И сейчас, сидя в дымной полутьме своего жилища, я не мог отрешиться от горестных мыслей. Этот дом с толстыми двойными стенами, глубоко утопленными в землю, казался мне таким надежным. Он выглядел не менее прочным, чем камень с рунами нашего Братства, тот самый, что я планировал установить во дворе. Совсем недавно мне казалось, будто дом способен защитить нас от любых превратностей судьбы — дождя и ветра, зимней стужи и осенней сырости. Но вот, поди ж ты, подуло с залива, и все наше товарищество оказалось под угрозой. Свежий ветер принес с собой запах морской соли и клочья пены, которые благополучно преодолели прибрежные утесы и теперь оседали на крышах строений. А еще он принес мощное дыхание хищного морского зверя, который яростно рычал и метался на якоре. Это он, наш недостроенный «Сохатый», стремился поскорее обрести свободу и умчаться за горизонт. Его нетерпение передалось моим побратимам и начисто лишило их покоя.

Некоторое время мы молча сидели, прислушиваясь к потрескиванию дров в очаге и шуму непогоды. Снаружи завывал ветер, колотился в двери, пытаясь ворваться в наше теплое жилище. Тем временем Ботольв, уже слегка оплывший и обремененный пивным животиком, устраивался поудобнее возле огня. Он вытянул резную деревяшку, заменявшую ему утраченную ногу, и приготовился развлекать малышню своими историями.

Сначала он рассказал детям о великом Гейрроде, о путешествии Тора в Утгард, а также о похищении молодильных яблок у могущественной Идунн. Затем последовала небезызвестная история про «виру за выдру». Тут я насторожился: сказание это, на мой взгляд, было выбрано не случайно, поскольку речь в нем шла о драконе Фафнире, кузнеце Регине и о заколдованном кладе. А это уже наводило на мысли о проклятой куче серебра, что мы обнаружили в могиле Аттилы.

Неудивительно, что по завершении истории в комнате воцарилась напряженная тишина. Положение спасли Торгунна с Ингрид, которые как раз принялись раздавать миски с готовым варевом. На какое-то время «вира за выдру» оказалась забытой. Тем более что Торгунна поймала меня на слове и не поскупилась на всяческие вкусности в своем горшке. В густом, наваристом бульоне плавали куски баранины, зайчатины, утиные крылышки, а также креветки и мидии. Торгунна заправила суп овощами, ячменем и сушеными кореньями. Я различил вкус капусты, морских водорослей, салата и даже красного вина.