Китайская петля - Антонов Вячеслав - Страница 43

Постепенно всплывали картины вчерашней гулянки. Помнится, в компании воинов, с которыми Андрей шел на перевал, они взялись пить местную водку. Кистим сидел с невестой, так что переводчика у Шинкарева не было, он лишь пытался — на слух определить немногие знакомые слова. Чаще всего мелькало название Красноярского острога — Кзыл-Яр-Тура, при этом рты говоривших ощеривались с каким-то злобным сладострастием, черные глаза вспыхивали в предвкушении. Вся эта вековая, клокочущая ненависть к» орыс-ит»— «русским собакам» (Андрей уже знал это слово) как-то странно соотносилась с объектом этой ненависти — крохотными белыми бугорочками, стоящими на краю бескрайней тайги. В них-то и было все дело?

Внезапно до него дошло, что это самое слово обращено к нему — ощеренный рот орал ему что-то, горящие глаза-щелочки впились в его глаза. Тряхнув захмелевшей головой, Андрей узнал воина, который тащил его на аркане от озера — для того, чтобы сбросить в яму.

— Орыс-ит! — визжал кыргыз, тыча в него пальцем, затем ребром ладони провел себе по горлу.

И это было знакомо. Такое ему говорили не раз. Чеченцы, например, кричали: «гяске!»— «козел!». Какой-то пьяный финн назвал его «русея»— «русак», главное оскорбление времен Зимней войны. Эстонцы говорили «вене вярт»— «русское дерьмо»; хохлы и поляки — «кацап». Слова были разные, суть их одна — предлагалось почувствовать себя дерьмом, если ты имел несчастье родиться великороссом. Отвечал Андрей по-разному — иногда матом в лицо, иногда пулей в глотку, иногда кулаком в зубы. Но часто приходилось молчать.

Он и сейчас решил не связываться с дураком — уехать в степь, поставить палатку и завалиться спать, благо всю ночь провел в седле. Но просто так уйти не удалось — резко опустив руку от горла, кыргызин плеснул недопитую араку из своей чашки в лицо Андрею. Попади он — и Андрей ослеп бы на пару минут из-за действия спирта, а что бы сделали со слепым, можно только догадываться. Андрей успел отдернуть голову, и струя местной самогонки пролетела мимо. А вот его кулак попал точно — и кыргыз завалился назад, дрыгая ногами. Дальше Андрей помнил плохо: замелькали кулаки, руки, ноги, кто-то кричал, визжали бабы… потом хлопнула чья-то плеть, разгоняя дерущихся, в результате он все-таки уехал. Уехать-то он уехал, но при этом не заметил важной вещи. Один из воинов, тоже ходивший на перевал, быстро оседлал коня и поскакал на юг. Именно там, у одного из небольших озер, была в тот момент ставка чазоола.

Сейчас, подъезжая к селенью, Андрей решил сделать вид, будто накануне ничего не произошло. Спешившись у юрты, от которой лишь вчера увез невесту, он отодвинул войлочную полость, громко окликнув:

— Салям алейкум! Хозяева дома?

— Заходи, Адерей, — послышался спокойный голос Кистима, — садись, поешь.

Кроме Кистима, в юрте была мать Ханаа, с низко надвинутым платком на голове. Она готовила «корчик»— древний напиток Саяно-Алтая. Свежее коровье молоко, взбитое длинной палочкой с войлочным кружком на конце, женщина поставила на медленный огонь и перед самым кипеньем слила в большой глиняный горшок, который стала вращать до образования пены. Деревянная кружка «корчика», поданная Андрею, оказалась прекрасным завтраком, сразу утолив голод и жажду. Похмеляться не потребовалось.

— Ну что, посмотрим мальчишку? — предложил он Кистиму.

— Пойдем.

Саим тихо играл в соседней юрте, опасливо поглядев на вошедших. Андрей был не особенно силен в детском массаже, помнив лишь главное правило — массировать только кисть, не трогая основных точек тела. Но дело твое.

— Хорошо потеет? — спросил он Кистима. Тот перевел вопрос матери мальчика.

— Плохо, — ответил Кистим. Андрей объяснил, обращаясь к нему:

— Надо потеть, легче будет. Смотри. — Он взял круглую детскую ладошку, показывая способ массажа: мягкое нажатие большим пальцем от центральной ладонной точки «лао» ко второму и третьему межпальцевым промежуткам.

— Вот так делать, утром и вечером. Понял?

— Подожди, матери скажу. Мы-то уезжаем.

— Когда?

— Скоро — два дня, может, три. Надо быстро ехать, поздно будет.

— Что поздно будет?

Кистим насторожился от вопроса:

— Так, ничего… Пошли, араки выпьем.

Они перешли в большую юрту, устроившись у очага с горшком араки и большим куском кровяной колбасы.

— Почему ты ударил этого воина? — спросил Кистим через некоторое время.

— Не помню, — с ходу ответил Андрей, — пьяный был. А что, я кого-то ударил?

— Да. Того, кто назвал тебя «русской собакой».

— Вон оно что… а чему ты удивляешься?

— Почему ударил, если сам не русский? — пояснил Кистим. — На что обиделся?

Ну, на такие вещи Андрей уж лет пятнадцать не покупался.

— Потому и ударил, что не русский. Чего ради меня «русской собакой» обзывать?

Сейчас у него не было никакого чувства измены или внутреннего отречения от своих. Шла привычная игра, она всегда такая.

— Вот как. — Кистим покачал головой и отвернулся к очагу, по пепельно-черным поленьям которого перебегали рыжие язычки огня.

Через некоторое время на улице послышался стук копыт и русский оклик с явным китайским акцентом:

— Андрей! Ты слышишь меня, презренный раб?

— Чего орешь? — Андрей высунулся из юрты. Чен гарцевал посреди пыльной улицы на пегой киргизской лошадке. С ним был один из уланов хана.

— Слезай, тут выпить дают, — сказал Андрей.

— Вот, бери, — передал Чен повод своей пегой, — теперь ты на ней потрюхаешь. И барахло свое сам вези.

— Ну и рожа, — заметил он, разглядывая синяк Андрея, — хорошо погуляли?

— Как положено.

Сбросив притороченную палатку, Чен прошептал Белому что-то по-китайски, погладил по шее, оправил потник, подтянул подпругу. Белый склонил к Чену тонкую морду, довольно фыркая.

— Господи, настоящий китайский конь! — воскликнул довольный Чен. — На местных клячах ездить, все равно что спать с кем попало… Ладно, где тут наливают?

Он вошел в юрту, приветствуя молодого мужа:

— Ну здорово, как там тебя — Кистим, что ли?

— Много говоришь, — спокойно ответил тот.

— Да? А кто тут считает? Ну, за новобрачных! — Чен единым махом осушил большую чашку араки. — Собирайся, мы уезжаем, — это уже Андрею.

— Что за срочность? А Ши-фу?

— Ши-фу не приедет. Поднимай задницу, кому сказано!

— Тоном ниже! А то сейчас подниму, в три переворота полетишь!

Чен, несколько удивленный, глянул в глаза Андрею.

— Чего это ты разгавкался? Забыл, кто тебе в будку хлеб кидает?

— А тебе кто?

На это Чен не сообразил, что ответить. Андрей тоже промолчал, отвернулся и стал подтягивать подпругу пегой киргизской лошадки. Хочет Чен ехать на Белом, да и хрен с ним, пусть едет! Для Андрея лошадь была и осталась лишь средством передвижения, некоторые чувства он начал испытывать к Рыжему, но тот пропал. Сев в седло, Андрей задержался, желая что-то сказать Кистиму и не зная что.

— Ладно, может, увидимся еще. Ты не думай, что я враг.

— Счастливой дороги! — пожелал Кистим обоим, никак не откликнувшись на последнюю фразу Андрея. По тону было ясно, что Андрею он по-прежнему не верил. Молодая жена его так и не показалась. Трое всадников тронули коней, и скоро и юрты, и холмы, и озеро — все исчезло за длинной горой.

Спустя несколько часов после их отъезда, когда солнце уже стало клониться на закат, отражаясь в багровой воде озера, в селенье ворвалась группа всадников на взмыленных конях, посланная чазоолом. Сам он спешно направился в ханскую ставку, куда ему, собственно, и так нужно было ехать в связи с походом на Кзыл-Яр-Туру. Отдохнув и переменив лошадей, посланные чазоолом воины поскакали вдогон Андрею с Ченом.

Вечером Мастер снова был в ханской юрте. По просьбе хана к нему привели на осмотр одну из новых наложниц, жалующуюся на боли в груди. Оставшись лишь в пестрых шелковых штанах, девушка уселась на пятки, в то время как Мастер обвел ладонями ее крепкий крестьянский торс. Неровный свет очага скользил по налитым, янтарного цвета грудям, чуть раскинутым на стороны и увенчанным тугими темными сосками. Жесткие пальцы китайца слегка ощупали груди, обнаружив в одной из них небольшое уплотнение.