Том 1. Стихотворения 1813-1820 - Пушкин Александр Сергеевич - Страница 25

25

Экспромт на Огареву*

В молчанье пред тобой сижу, Напрасно чувствую мученье, Напрасно на тебя гляжу: Того уж верно не скажу, Что говорит воображенье.

К Жуковскому («Благослови, поэт!.. В тиши парнасской сени…»)*

Благослови, поэт!.. В тиши парнасской сени Я с трепетом склонил пред музами колени. Опасною тропой с надеждой полетел, Мне жребий вынул Феб, и лира мой удел. Страшусь, неопытный, бесславного паденья, Но пылкого смирить не в силах я влеченья, Не грозный приговор на гибель внемлю я: Сокрытого в веках священный судия,[6] Страж верный прошлых лет, наперсник муз любимый И бледной зависти предмет неколебимый Приветливым меня вниманьем ободрил; И Дмитрев слабый дар с улыбкой похвалил; И славный старец наш, царей певец избранный.[7] Крылатым гением и грацией венчанный, В слезах обнял меня дрожащею рукой, И счастье мне предрек, незнаемое мной. И ты, природою на песни обреченный! Не ты ль мне руку дал в завет любви священный? Могу ль забыть я час, когда перед тобой Безмолвный я стоял, и молнийной струей — Душа к возвышенной душе твоей летела И, тайно съединясь, в восторгах пламенела,— Нет, нет! решился я — без страха в трудный путь, Отважной верою исполнилася грудь. Творцы бессмертные, питомцы вдохновенья!.. Вы цель мне кажете в туманах отдаленья, Лечу к безвестному отважною мечтой, И, мнится, гений ваш промчался надо мной! Но что? Под грозною парнасскою скалою Какое зрелище открылось предо мною? В ужасной темноте пещерной глубины Вражды и зависти угрюмые сыны, Возвышенных творцов зоилы записные Сидят — бессмыслицы дружины боевые. Далеко диких лир несется резкий вой, Варяжские стихи визжит варягов строй. Смех общий им ответ; над мрачными толпами Во мгле два призрака склонилися главами*. Один на груды сел и прозы и стихов — Тяжелые плоды полунощных трудов, Усопших од, поэм забвенные могилы! С улыбкой внемлет вой стопосложитель хилый: Пред ним растерзанный стенает Тилимах; Железное перо скрыпит в его перстах И тянет за собой гекзаметры сухие, Спондеи жесткие и дактилы тугие. Ретивой музою прославленный певец, Гордись — ты Мевия надутый образец! Но кто другой, в дыму безумного куренья, Стоит среди толпы друзей непросвещенья? Торжественной хвалы к нему несется шум: Он — он под рифмою попрал и вкус и ум; Ты ль это, слабое дитя чужих уроков, Завистливый гордец, холодный Сумароков, Без силы, без огня, с посредственным умом, Предрассуждениям обязанный венцом И с Пинда сброшенный и проклятый Расином? Ему ли, карлику, тягаться с исполином? Ему ль оспоривать тот лавровый венец, В котором возблистал бессмертный наш певец, Веселье россиян, полунощное диво?..[8] Нет! в тихой Лете он потонет молчаливо, Уж на челе его забвения печать, Предбудущим векам что мог он передать? Страшилась грация цинической свирели, И персты грубые на лире костенели. Пусть будет Мевием в речах превознесен* — Явится Депрео, исчезнет Шапелен*. И что ж? всегда смешным останется смешное; Невежду пестует невежество слепое. Оно сокрыло их во мрачный свой приют; Там прозу и стихи отважно все куют, Там все враги наук, все глухи — лишь не немы, Те слогом Никона печатают поэмы, Одни славянских од громады громоздят, Другие в бешеных трагедиях хрипят, Тот, верный своему мятежному союзу*, На сцену возведя зевающую музу, Бессмертных гениев сорвать с Парнаса мнит. Рука содрогнулась, удар его скользит, Вотще бросается, с завистливым кинжалом, Куплетом ранен он, низвержен в прах журналом, При свистах критики к собратьям он бежит… И маковый венец Феспису ими свит. Все, руку положив на том «Тилемахиды», Клянутся отомстить сотрудников обиды, Волнуясь восстают неистовой толпой. Беда, кто в свет рожден с чувствительной душой! Кто тайно мог пленить красавиц нежной лирой, Кто смело просвистал шутливою сатирой, Кто выражается правдивым языком И русской глупости не хочет бить челом!.. Он враг отечества, он сеятель разврата! И речи сыплются дождем на супостата. И вы восстаньте же, парнасские жрецы, Природой и трудом воспитанны певцы В счастливой ереси и вкуса и ученья, Разите дерзостных друзей непросвещенья. Отмститель гения, друг истины, поэт! Лиющая с небес и жизнь и вечный свет, Стрелою гибели десница Аполлона Сражает наконец ужасного Пифона*. Смотрите: поражен враждебными стрелами, С потухшим факелом, с недвижными крылами К вам Озерова дух взывает: други! месть!.. Вам оскорбленный вкус, вам знанья дали весть — Летите на врагов: и Феб и музы с вами! Разите варваров кровавыми стихами; Невежество, смирясь, потупит хладный взор, Спесивых риторов безграмотный собор… Но вижу: возвещать нам истины опасно, Уж Мевий на меня нахмурился ужасно, И смертный приговор талантам возгремел. Гонения терпеть ужель и мой удел? Что нужды? смело в даль, дорогою прямою, Ученью руку дав, поддержанный тобою, Их злобы не страшусь; мне твердый Карамзин, Мне ты пример. Что крик безумных сих дружин? Пускай беседуют отверженные Феба; Им прозы, ни стихов не послан дар от неба. Их слава — им же стыд; творенья — смех уму; И в тьме возникшие низвергнутся во тьму. вернутьсявернутьсявернуться

6

Карамзин.

вернуться

7

Державин.

вернутьсявернуться

8

Ломоносов.

вернутьсявернутьсявернутьсявернуться