Том 1. Стихотворения - Бунин Иван Алексеевич - Страница 40

40

<1905>

Хая-Баш *

(Мертвая голова)

Ночь идет, — молись, слуга пророка.   Ночь идет — и Хая-Баш встает. Ветер с гор, он крепнет — и широко,   Как сааз, туманный бор поет. Ты уже высоко, — от аула   Ты уже далеко. А в бору Зимней стужей с Хая-Баш пахнуло,   Задымились сосны на ветру. Вас у перевала только двое —   Ты да конь. А бор померк, дымит. Звонкий ветер в крепкой синей хвое   Все звончей и сумрачней шумит. Где ты заночуешь? Зябнет тело,   Зябнет сердце… Конь не пил с утра… Видишь ли сквозь сосны? Побелела   Хая-Баш, гранитная гора. Там нависло небо низко, низко,   Там снега и зимняя тоска… А уж если своды неба близко —   Значит, смерть близка.

<1905>

Тэмджид *

Он не спит, не дремлет.

Коран В тихом старом городе Скутари, Каждый раз, как только надлежит Быть средине ночи, — раздается Грустный и задумчивый Тэмджид. На средине между ранним утром И вечерним сумраком встают Дервиши Джелвети и на башне Древний гимн, святой Тэмджид поют. Спят сады и спят гробницы в полночь, Спит Скутари. Все, что спит, молчит. Но под звездным небом с темной башни Не для спящих этот гимн звучит: Есть глаза, чей скорбный взгляд с тревогой, С тайной мукой в сумрак устремлен, Есть уста, что страстно и напрасно Призывают благодатный сон. Тяжела, темна стезя земная. Но зачтется в небе каждый вздох: Спите, спите! Он не спит, не дремлет, Он вас помнит, милосердый бог.

<1905>

Тайна *

Элиф. Лам. Мим.

Коран Он на клинок дохнул — и жало Его сирийского кинжала Померкло в дымке голубой: Под дымкой ярче заблистали Узоры золота на стали Своей червонною резьбой. «Во имя бога и пророка. Прочти, слуга небес и рока, Свой бранный клич: скажи, каким Девизом твой клинок украшен?» И он сказал: «Девиз мой страшен. Он — тайна тайн: Элиф. Лам. Мим». «Элиф. Лам. Мим? Но эти знаки Темны, как путь в загробном мраке: Сокрыл их тайну Мохаммед…» «Молчи, молчи! — сказал он строго, — Нет в мире бога, кроме бога, Сильнее тайны — силы нет». Сказал, коснулся ятаганом Чела под шелковым тюрбаном, Окинул жаркий Атмейдан Ленивым взглядом хищной птицы — И тихо синие ресницы Опять склонил на ятаган.

<1905>

С острогой *

Костер трещит. В фелюке свет и жар. В воде стоят и серебрятся щуки, Белеет дно… Бери трезубец в руки И не спеши. Удар! Еще удар! Но поздно. Страсть — как сладостный кошмар, Но сил уж нет, противны кровь и муки… Гаси, гаси — вали с борта фелюки Костер в Лиман… И чад, и дым, и пар! Теперь легко, прохладно. Выступают Туманные созвездья в полутьме. Волна качает, рыбы засыпают… И вверх лицом ложусь я на корме. Плыть — до зари, но в море путь не скучен. Я задремлю под ровный стук уключин.

<1905>

Мистику *

В холодный зал, луною освещенный,   Ребенком я вошел. Тенями рам старинных испещренный,   Блестел вощеный пол. Как в алтаре, высоки окна были,   А там, в саду — луна, И белый снег, и в пудре снежной пыли —   Столетняя сосна. И в страхе я в дверях остановился:   Как в алтаре, По залу ладан сумрака дымился,   Сквозя на серебре. Но взгляд упал на небо: небо ясно,   Луна чиста, светла — И страх исчез… Как часто, как напрасно   Детей пугает мгла! Теперь давно мистического храма   Мне жалок темный бред: Когда идешь над бездной — надо прямо   Смотреть в лазурь и свет.

<1905>

Статуя рабыни-христианки *

Не скрыть от дерзких взоров наготы, Но навсегда я очи опустила: Не жаль земной, мгновенной красоты, — Я красоту небесную сокрыла.

<1903–1905>

Призраки *

Нет, мертвые не умерли для нас!   Есть старое шотландское преданье, Что тени их, незримые для глаз,   В полночный час к нам ходят на свиданье, Что пыльных арф, висящих на стенах,   Таинственно касаются их руки И пробуждают в дремлющих струнах   Печальные и сладостные звуки. Мы сказками предания зовем,   Мы глухи днем, мы дня не понимаем; Но в сумраке мы сказками живем   И тишине доверчиво внимаем. Мы в призраки не верим; но и нас   Томит любовь, томит тоска разлуки… Я им внимал, я слышал их не раз,   Те грустные и сладостные звуки!