В исключительных обстоятельствах 1986(сборник) - Писманик Моисей Львович - Страница 35

Я уже сильно сержусь на Веньку.

Молодая хозяйка в красной с белыми горошинками кофточке спрашивает, не выпьем ли мы чайку или в крайности молочка.

– Молочка выпьем, – говорит Венька.

И вот мы пьем молоко. А сумерки за окном все сгущаются. Может, Венька тут собирается ночевать?

Нет, попив молока, он ладонью вытирает губы, благодарит хозяев, прощается, я тоже прощаюсь, и мы выходим во тьму.

Некоторое время молча идем по хрустящему снегу, закинув лыжи на плечи, и с удовольствием вдыхаем после душной избы легкий морозный воздух.

– Позор, – наконец говорит Венька, когда мы проходим мимо тускло мерцающих окон избы. – Просто позор. Какой-то беглый студент пришел, чего-то такое набрехал мужикам, и все как будто так и надо. Как будто и Советской власти нет. Ерунда какая! Даже не верится, что тут так живут. Как на острове. Никто с людьми не разговаривает, ничего не объясняют. Мы вот только с тобой немножко с ними потолковали…

– Ну и немножко! – усмехаюсь я, все еще сердитый на Веньку за то, что мы так долго просидели здесь и теперь впотьмах должны идти еще неведомо куда. – И вообще я считаю, это не наше дело – тут разговоры разводить…

– А чье же? – Венька тоже заметно сердится. – Ты что, считаешь, что ты не обязан разговаривать с людьми как комсомолец…

– Обязан, но мы все-таки не для этого приехали…

– А для чего?

– Ну откуда я знаю! Я думал, у начальника или у тебя есть какой-то план…

– А у тебя какой план? – Венька даже остановился, точно загораживая мне путь. И я увидел, как у него блестят глаза во тьме. – У тебя-то, я спрашиваю, есть какой-нибудь план?

– Чего ты придираешься? При чем тут я? Если б меня спросили, я вообще все не так бы повел…

– А как?

– Я привез бы сюда всех этих курсантов с повторкурсов, окружил бы каждую заимку и хотя бы ближние леса и начал выколачивать…

– Кого выколачивать? Население?

– Зачем население? Бандитов…

– А откуда ты знаешь, кто тут бандиты? – спросил Венька, положив свои лыжи на снег.

– Ну, можно все-таки понять, – я тоже снял с плеча лыжи. – Вот твой рыжий «крестный», этот самый Лазарь Баукин, открыто ходит по заимке. И еще насмехается. И мы с тобой ничего сейчас не можем ему сделать, а он…

Я хотел сказать, что Баукин еще сегодня подкараулит нас где-нибудь, но не сказал, не решился. Венька это сам знает, а если я скажу, он подумает, что я струсил и его пугаю.

Я сделал вид, что у меня не застегивается пряжка от ремня на креплении, и выругался, чтобы не продолжать разговор.

А Венька вдруг засмеялся. Может быть, он понял мою хитрость, понял, что я побаиваюсь и еще больше боюсь признаться в этом.

Мы сворачиваем к лесу. Он чернеет невдалеке, и кажется, что это не лес, а забор – высоченный каменный забор, а за ним еще видно здание с башнями и крестами на башнях.

Венька спрашивает:

– Ты как думаешь, кто это, у кого вот мы сейчас в избе были?

– По избе, по обстановке, я думаю, что кулак…

– Кулак – это еще пустяки. Это Усцов Елизар Дементьевич – очень крупный бандитский связчик. И еще старичок там был, который жиганов ругал, – это тоже связчик. Енютин. У него сын в клочковской банде действовал. Мы его убили в Золотой Пади.

– Правильно, – вспомнил я. – Один убитый действительно был, мы точно установили, Енютин.

– И этот Усцов тоже зятя потерял. Дочка его в красной кофточке бандитская вдова. Мужа ее в прошлом году убили. А слышал, как они разговаривают? Птиц и зверей жалеют…

– А ты с ними разговорился, стал им что-то объяснять.

– Да им я, что ли, объяснял! Тут же всякий народ. И то обидно, что людям никто ничего не объясняет. И мы тоже хороши! Второй год тут крутимся вокруг да около, а толку мало.

– А эти старики так и не поняли, кто мы и откуда…

– Ну как не поняли! – засмеялся Венька. – Они тоже не дураки. Они и про оружие нас спрашивали неспроста. И похвалили за смелость, чтобы испугать. Это двойной народишко, с двойным ходом. Им палец в рот не клади. Откусят.

Венька отчего-то повеселел. Вынул из кармана ржаной сухарь, разломил его и дал половину мне.

Сухарь был присыпан крупной солью, прикипевшей, но не растворившейся в хлебе. Покусывать и сосать его сейчас было величайшим наслаждением.

– И еще имею брынзу, – сказал Венька и протянул мне кусок.

– Да ты погоди, – хотел я удержать его от расточительства. – Мы только что попили молока. А нам еще, наверно, идти и идти. Все сразу съедим, потом заплачем…

– Не заплачем, – опять засмеялся Венька. – Нам теперь недалеко до Больших выселок. Мы быстро добежим. Часа за два. Я тут летом был. Правда, я тогда на телеге ехал.

– А как у тебя плечо?

– Ничего. Ты знаешь, как будто даже лучше. Поначалу, когда палку берешь, больно, а потом ничего.

Мы идем не по дороге, хорошо наезженной, чуть поблескивающей во тьме, а почти рядом с дорогой, по глубокому снегу.

– А эту женщину, такую мордастую, в пестром платке, ты заметил? – спрашивает Венька.

– Это какую?

– Ну, которая сидела против меня, такая румяная, черные такие, немножко нахальные и все-таки немножко симпатичные глаза. Она еще спросила про жиганов, когда говорили про птиц и зверей…

– Ах, эта, – вспоминаю я, – которая натянула платочек на глаза?

– Так это же и есть Анфиса Большакова, которая жила с «императором». Но он ее, говорят, бросил. Дурак.

– Неужели это она? – удивляюсь я, и мне очень жаль, что я не рассмотрел ее как следует.

Правда, мне больше всего хотелось посмотреть Кланьку Звягину, которую сильно хвалил за красоту старший милиционер Воробьев. Она живет, он сказал, где-то у Пузырева озера. И я спрашиваю Веньку:

– А Пузырево озеро отсюда далеко? Мы сегодня туда не попадем?

– Ну что ты! Конечно, не попадем: это очень далеко. Нам бы только до Больших выселок добраться…

И Венька, продвигаясь впереди меня, заметно прибавляет ходу.

Наверно, у него уже в самом деле не болит плечо. Или он только бодрится. Но я едва поспеваю за ним по скользкому, чуть подтаявшему снегу.

Уж скорее бы, в самом деле, дойти до Больших выселок. Лыжи как будто разъезжаются в разные стороны. И к тому же начинается ветер.

– Похоже, будет пурга, – говорю я.

– Похоже, – соглашается Венька. – Но мы быстро добежим. Уже совсем недалеко. Только надо держаться дороги. Дорога тут прямая.

Дорога все время идет вдоль тайги, которая шумит на разные голоса. Будто там, внутри, в самой глубине, в чащобе, громко переговариваются люди, завывают волки и грозно мяукают огромные коты. Но это только кажется. Никого там нет.

Во всяком случае, можно поручиться, что близ заимки, близ дороги никого нет. И не может быть в такое время. А у страха глаза велики.

Не надо, однако, настраивать себя на всякие ужасы. Это первое правило не надо себя настраивать.

Просто в тайге, как всегда на сильном ветру, завывают ели, свистят голые прутья берез и трещат, ломаясь, неуклюжие ветви сосен. Все это вместе и создает разноголосый, пугающий шум.

Венька оглядывается.

– Ну, как ты?

– Ничего.

– Ну давай, нажимай! Тут уж совсем близко. До пурги добежим до Больших выселок. А там спать. Или, может, еще потолкуем с кем-нибудь. Тут, на выселках, есть наши люди, если… если их, конечно, не стукнули…

На дороге что-то большое чернеет. Чернеет и как будто шевелится. Ну да, шевелится. Может, это кони. Если кони, лучше всего попроситься доехать до Больших выселок.

Это Венька бодрится. Не может быть, чтобы у него так быстро зажило плечо. Это он бодрится. А нам еще и завтра ходить на лыжах. И послезавтра.

Мы приближаемся к тому, что чернеет на дороге, и теперь ясно видим, что это не кони, а люди. И хриплый голос с дороги спрашивает:

– Веньямин, это ты?

– Я, – говорит Венька и, останавливаясь, снимает лыжи.

По голосу я сразу узнаю Лазаря Баукина. Теперь я хорошо вижу и его большую медвежью шапку. Она у него как котел на голове.