Шотландия. Автобиография - Фруассар Жан - Страница 50

Но у нас не было ни единого шанса… Мы столкнулись с грохотом, лошади начали вставать на дыбы, кусаться и громко ржать, потом некоторые из нас попадали на землю, и я видел, как они пытаются руками отбиваться от штыков…

Я снова упал, ибо неприятель подстрелил и моего нового коня, и я решил, что все, отвоевался. Мы как раз находились на вспаханном поле, и тут моим глазам предстало зрелище, которое я никогда не забуду. Неподалеку лежал отважный генерал Понсонби, рядом со своей лошадкой. Его длинный подбитый мехом плащ откинуло ветром, и в его руке я разглядел миниатюрный портрет дамы; за ним лежал бригадный майор Серых Рейнольдс… Мое сердце исполнилось скорби, но я не стал предаваться сетованиям, ибо не мог себе этого позволить. В этот миг я увидел направлявшийся к нам эскадрон английских драгун. Французы почему-то вдруг подались, и мгновения спустя мы были спасены! Драгуны крикнули «ура» и обрушились на врага…

Как я дошел до нашей линии, мне не вспомнить, и вообще следующее, что мне вспоминается, — я лежу вместе с другими ранеными далеко за линией передовых постов. Мне сказали, что третья лошадь, мною пойманная, была столь изранена, что пала, едва я попытался на нее взобраться. Как ни удивительно, Таратор уцелел, нашел дорогу обратно и дожидался меня на наших позициях… Из тех трехсот Серых, что полчаса назад поскакали в атаку, выжили не более пятидесяти…

Лишь намного позднее мы узнали, что именно совершили в тот день, ведь человек, который сражается на поле, мало что видит, кроме своего штыка или клинка. Мы расстроили три колонны численностью пятнадцать тысяч человек, захватили двух имперских орлов и вывели из строя более сорока вражеских пушек! Кроме того, мы взяли в плен почти три тысячи неприятельских солдат и, изможденные, пробились обратно к своим, невзирая на несколько свежих эскадронов противника…

Закон и порядок в Хайленде, 1816–1826 годы

Джозеф Митчелл

Джозеф Митчелл родился в 1803 году в Форресе и, как и его отец, работал на великого инженера Томаса Телфорда. Позднее он стал суперинтендантом Королевских дорог, мостов и железных дорог и оставил воспоминания, в которых описал Инвернесс и Хайленлд времен своей юности.

Палач был одновременно человеком уважаемым и тем, кого боялись. В ту пору это место занимал человек, которого осудили за кражу овец, что считалось серьезнейшим преступлением, однако помиловали при условии, что он займет должность палача, весьма непопулярную в народе. Предыдущего палача Тейлора забила насмерть недовольная толпа. Должность эта вовсе не была синекурой, поскольку повешения в каждом приходе проводились ежегодно, в апреле и в августе. Этот человек, однако, был весьма зажиточным, имел красивый дом, доход в 60 фунтов в год и располагал некоторой властью над торговлей рыбой и мукой. Он «звонил в колокол», когда доставляли рыбу, и получал по селедке с каждого рыбака и пригоршню муки с каждого мешка.

Законы были весьма суровыми. Самыми тяжкими преступлениями считались воровство, угон чужих овец и убийство. От осуждения до исполнения приговора обычно проходило шесть недель, что усугубляло мучения осужденных. Казни проводились с большой помпой. Виселицу возводили на лугу Лонгман на побережье, в двух милях от города. Там же ставили помост двенадцати футов высотой, на котором стояли священники и магистраты.

Если я правильно помню, процессия от тюрьмы до места казни представляла собой жуткое зрелище. Для охраны осужденных обычно вызывали солдат из Форт-Джорджа. Первыми шли офицеры городской стражи в красных мундирах и с алебардами, следом магистраты и советники. Затем вели преступника, с ним рядом шагали один или два священника. Он был одет в белую рубаху с открытым воротом, на шее болталась веревочная петля, другой конец которой держал палач, шагавший позади. Далее шли почтенные горожане. Солдаты выстраивались двумя шеренгами по обе стороны. Некоторые преступники впадали в отчаяние и громко молились, а священники присоединяли к их молитвам собственные. Когда человека вешали за угон овец (что случалось часто), было очень грустно видеть его рыдающих родичей, бедных и невежественных людей.

На севере не было ни единого приюта для умалишенных, и потому по улицам бродили четверо или пятеро этих несчастных созданий, над которыми издевались мальчишки. Одного человека много лет держали в тюрьме за то, что он якобы совершил убийство в припадке безумия и был осужден на пожизненное заключение. Его посадили в камеру с крохотным оконцем для света и воздуха, с соломенным тюфяком в качестве постели и с хлебом и водой в качестве пищи. Он провел в тюрьме много лет, и общество ничуть о нем не вспоминало, а в 1816 году его перевели в приют в Данди, где он спустя несколько лет и умер. Нас, детей, пугали, что если мы не будем хорошо себя вести, нас отдадут «Трохтеру» — так прозвали этого человека, ибо по-гэльски это слово означает «убийца». Он имел обыкновение пронзительным и гнусавым голосом, который был слышен издалека, завывать, бродя по улицам: «Тигерна нан грае дин трохейр орм», что в переводе означает: «Господи Боже, сжалься надо мной». Люди настолько привыкли к этим завываниям, что не обращали на них внимания; но посреди ночи, когда вокруг было тихо, эти вопли пугали до полусмерти.

Хайлендеры как будто обожали эту тайную торговлю, сопряженную с немалым риском, и вели эту торговлю при полном сочувствии окружающих. В ней ощущался некий налет романтики. Вискикурню обычно размещали в каком-нибудь уединенном местечке, в ущелье или в пещере, причем прикрывали ветками или строили в лесу, чтобы дым от костра нельзя было увидеть издалека. Вокруг ставили дозорных, трех или четырех мужчин зверского вида, а иногда и женщин с детьми. Я воочию наблюдал подобную сцену, истинное вдохновение для художника.

Производство виски распространилось настолько, что в Инвернессе два или три медника вывесили над лавками вывески с изображением бутылок виски, открыто сообщая о своих занятиях. Припоминаю, как моя матушка пополняла свои запасы виски, притом, что через несколько домов от нас жил акцизный чиновник. Все вокруг утверждали, что виски — единственный напиток, который стоит пить. И хайлендеры словно потешались над правительством…

Как-то утром, когда я отправился перед завтраком в Гленмористон и повернул в направлении этой чудесной долины, я увидел впереди два десятка лошадей хайлендской породы, запряженных попарно, и каждая пара везла по бочонку с виски. Животных сопровождали десять или двенадцать мужчин, некоторые в килтах, боннетах и с пледами, и с большими дубинками в руках. Завидев меня, двое из них остановились и стали ждать, пока я подъеду. Когда я поравнялся с ними, они пристально меня оглядели и сказали: «Доброго утречка, сэр», на что я ответил тем же. Потом один повернулся к другому и произнес по-гэльски: «Не бери в голову, это сын Митчелла, который живет на главной улице».

После чего вновь повернулся ко мне и сказал: «Не хотите глоточек?», а когда я утвердительно кивнул, достал из кармана круглую табакерку, в ту пору распространенную, но без крышки, вместимостью с бокал вина, и наполнил ее виски из бутылки, которую извлек из другого кармана.

Побеседовав с ними и отведав виски, я двинулся дальше, а мужчины вежливо приложили пальцы к боннетам, желая мне доброго пути. Еще одна сценка для художника, и ныне, пожалуй, такого уже не увидишь.

Почти все вина, прочие спиртные напитки и товары, поставлявшиеся из-за границы в Шотландию, привозили в основном контрабандой из Голландии.

Припоминаю, что, когда я навещал родственников на западном побережье, меня привели в пещеру, где грудой были навалены бочонки с иностранным вином. Последний «караван» из Голландии пришел в Морэй в 1825 году, и привел его некий Дональд Маккей, а рыбаки из Кэмпбеллтауна ему помогали.

Мне довелось еще, вместе с другом, заглянуть к чиновнику в форте; жил он в доме на пустоши. Когда мы выразили восхищение бренди (и пусть нам было по двадцати одному году, а значит, в спиртном мы разбирались не слишком хорошо), он сказал, что может продать нам по бочонку; мол, это из «каравана», недавно выгруженного в соседней бухте. Его садовник положил в мою повозку два бочонка (выкопанных из-под земли в саду), и мы с другом торжественно возвратились в Инвернесс, и никакие акцизные чиновники, живущие рядом, нас не пугали.