Шотландия. Автобиография - Фруассар Жан - Страница 91

Гувернантка королевы, 1933 год

Мэрион Кроуфорд

В возрасте двадцати четырех лет робкая молодая женщина из Килмарнока стала гувернанткой принцессы Елизаветы — известной как Лилибет — и принцессы Маргарет Роуз, живших в доме 145 по Пикадилли. Мэрион Кроуфорд была любимым членом семьи, пока, после отставки, не опубликовала воспоминания о своих юных подопечных. Королевская семья пришла в ярость и порвала с нею все связи. Из своего дома, стоявшего на дороге между Абердином и Балморалом, несчастная Кроуфорд, возможно, видела, как мимо проезжают королевские автомобили, а из пассажиров никто и головы не повернет в ее сторону. Некоторые считают, что опубликовать эту безобидную и полную нежных слов биографию ее уговорил муж, который был сильно обижен тему что ему пришлось несколько лет ждать свадьбы, потому что назначенное время для встречи с невестой не удовлетворяло требованиям королевской семьи. После смерти мужа Кроуфорд попыталась совершить самоубийство. Через несколько лет она умерла, так и не прощенная своими работодателями.

Я оказалась в совершенно домашней и скромной атмосфере. В этом доме центром всего, несомненно, были детские. Располагались они на верхнем этаже — уютные, солнечные комнаты, выходившие на лестничную площадку под большим стеклянным куполом. Вокруг купола стояло тридцать с лишним игрушечных лошадок, на колесиках и в фут высотой.

«Тут мы устроили для них конюшню», — объяснила Лилибет и показала мне, что у каждой лошадки имелось собственное седло и уздечка, которые сами девочки содержали в безупречной чистоте и регулярно полировали… В конюшнях поддерживался строгий порядок. Со всех лошадок на ночь снимали седла, их нужно было должным образом покормить и напоить. Что бы ни происходило, эта каждодневная обязанность исполнялась неукоснительно. Одержимость игрушечными лошадками продлилась до тех пор, пока важнее не стали настоящие лошади, что случилось несколько лет спустя, но даже тогда о старых друзьях не забывали. Много лет лошадки стояли, выстроившись в ряд, в одном из коридоров Букингемского дворца, и рядом лежала корзинка с принадлежностями по уходу за ними.

Среди любимых игр Лилибет, в которую она играла много лет, была такая: девочка надевала на меня пару красных вожжей, с бубенчиками на них, и мы так скакали, развозя зелень. За мной ухаживали, ласково похлопывали, кормили из торбы, резко дергая за поводья, останавливали возле воображаемых домов, и Лилибет продавала воображаемую зелень выдуманным покупателям, ведя с ними долгие и задушевные беседы.

Иногда она шептала мне: «Кроуфи, притворись нетерпеливой. Так надо. Ударь пару раз копытом». Так я и била копытом.

Чудесно бывало морозным утром, когда мое дыхание вырывалось облачками пара: «Как у порядочной лошадки», — говаривала довольно Лилибет. Порой она сама превращалась в лошадку, прыгала и скакала вокруг, бочком подступая ко мне, тычась носом в карманы в поисках сахара, издавая убедительное тонкое ржание.

Кроме игрушечных лошадок, в большом мире были и другие четвероногие друзья. Подвода пивовара, запряженная парой превосходных лошадей, нередко останавливалась на Пикадилли прямо у дома, дожидаясь сигнала светофора. Там они и стояли, окутанные облаками пара в зимние вечера. Маленькие девочки, прижавшись носами к окну детской, с нежностью наблюдали за ними, тревожась, если те опаздывали. Ведь с лошадьми, везущими большую подводу, на мокрой улице всякое может случиться. И усталые маленькие пони, торопившиеся под конец дня по домам, таща тележки уличных торговцев, даже и не думали о том, сколько королевского сочувствия они пробуждают, под взглядами из того окна на верхнем этаже.

Эдинбург и его уличные девки, 1934 год

Эдвин Мюир

В 1934–1935 годах писатель Эдвин Мюир путешествовал по Шотландии, чтобы измерить температуру своей страны, и проделанный анализ привел его к весьма безрадостным и горестным выводам. Вот какие впечатления оставила у него столица.

На расстоянии броска камня от одного конца Принсес-стрит начинается променад совершенно иного свойства. Это Лейтстрит и ее продолжение Лейт-уок — длинный широкий бульвар, с несколькими большими старыми зданиями, которые со временем опустились до статуса многоквартирных домов для рабочего класса. Здесь, вместо уютных кондитерских и вестибюлей роскошных гостиниц Принсес-стрит, вдруг обнаруживаешь себя в окружении кафе с мороженым, пабов, баров, где подают рыбу с жареной картошкой. В одном месте два потока гуляющих сближаются друг с другом до нескольких ярдов; однако они ничуть не смешиваются, столь сильно ощущение социальной дифференциации, воспитанное городской жизнью. Гуляющие разворачиваются, достигнув некоего невидимого барьера, по-видимому, об этом даже не задумываясь, словно бы все происходит во сне; и если какой-нибудь случайный пешеход, по необходимости или по прихоти, ступит на вражескую территорию, то вскоре, испуганный, поспешит как можно скорее вернуться обратно. Единственный класс, который стоит выше этого запрета, — проститутки. Как пролетариат, они живут в самых бедных районах, но главное место их промысла — Принсес-стрит, и она для них престижна и знакома, как служебный адрес. Но, по-видимому, их занятие остается единственным в современном обществе, которое служит всеобщим растворителем всяких социальных разграничений; и в действительности это объясняется тем, что они молчаливо поставлены вне всего общества, в котором постоянно действует закон классовой принадлежности. Обычная толпа, не имеющая этой власти бесклассовости, разворачивается, дойдя до определенной точки. Средние классы, верхние и нижние, светские люди, богатые бездельники, служащие контор и банков, коммивояжеры, студенты слоняются по Принсес-стрит, потому что, не осознавая того, считают эту улицу неким заповедником, где они могут чувствовать себя совершенно непринужденно и беззаботно и куда никто не посмеет вторгнуться. И этот расчет оправдывается. Они изолированы там столь же хорошо, как если бы находились за запертыми дверьми.

Голодная проститутка, 1935 год

Ральф Глассер

Ральф Глассер рос в еврейском квартале Горбалз, в годы между Первой и Второй мировыми войнами, и в четырнадцать лет пошел работать на фабрику одежды. По вечерам он многие годы учился и сумел получить стипендию в Оксфордском университете. Впоследствии он стал психологом, экономистом и видным мемуаристом. В этих воспоминаниях он рассказывает о разговоре, что произошел у него с товарищем, с которым они вместе работали на фабрике. Однажды вечером они возвращались домой пешком через Солтмаркет; этот район был особенно безлюден, плохо освещен и славился тем, что его облюбовали проститутки.

Как-то очень поздно вечером, около десяти часов, мы шли домой с фабрики по погруженным в тишину улицам. Что-то в его [Алека] настроении навело на мысль, что ему хочется поговорить.

Я сказал:

— У тебя когда-нибудь было с одной из них?

— Да, несколько раз, — отозвался он с напускным безразличием, — когда в моей норе совсем херово было. Тады была моя первая шлюха, мне тады пятнадцать было. Тока щас вот об ней подумал! А ваще-то я много о ней вспоминал. С ней я тады впервой как надыть потрахался! — Он помолчал. — Но не в том причина. Она была… даж не знаю, как те сказать-то. Она была вся такая горячая, все понимала, ну, настоящая была. Она так хотела, штоб мне хорошо было! С ней мне было как ни с кем больше. Никогда ее не забуду. Никогда. Така милашка, худое личико, с рыжими волосами, бледненькая, дрожала на холоду, в тонком пальтишке и юбке. Чуток постарше меня была, где-то лет двадцать пять. А еще с колечком обручальным.

Он вытянул вперед губы:

— Это был день зарплаты, снег валил, холодно, я шел с фабрики, поздно вечером, устал, как собака. И с чего, стал-быть, по Солтмаркету пошел, не помню. Иду, ни о чем таком и не думаю. Вдруг рядом эта милашка, хвать за руку и грит: «Пшли, покажу чего интересного!» Ну и затягивает в большую темную арку, и не успел ниче понять, как она руку мою себе под юбку сует… Иисусе, как щас это чувствую! А потом гладит и не останавливается! Никакого стыда! А сама грит, тихо так и нежно: «Не волнуйся. Я подожду. Тебе со мной хорошо будет». Потом крепко обнимает меня, целует, будто взаправду хочет. А через минуту вздрагивает и грит: «Ах, как тут холодно! И мне есть хочется. Дай мне шестипенсик, и я схожу куплю пакет рыбы с картошкой».