Силовой вариант ч. 2(СИ) - Афанасьев (Маркьянов) Александр "Werewolf" - Страница 46

Адъютант посмотрел на часы

— Если он в Кабуле… двадцать минут, как должен быть.

— И никогда не опаздывает?

— Ну… бывает. Но сегодня не должен.

Опаздывает, если где-то пьют.

— Вы знаете, где он живет?

— Да, конечно. Городок советников, дом номер…

— Нет, нет. Есть ведь оперативное жилье, верно? Вилла там, какая-нибудь. ВЫ же сняли что-то для оперативных целей?

Даже две… Там и баб полковник принимал… советских, афганских, всех. Пока муж на боевых, он тут… И бухал.

— Есть! Даже две! Я покажу, я все покажу.

Из кабинета вышел Нурутдинов.

— Ничего нет. Записей в ежедневнике никаких, корзинка чистая. Ничего нет. Если только в сейфе…

Майор посмотрел на Бельчука

— У вас есть запасной ключ от сейфа, товарищ Бельчук.

— Есть! Есть! Я знаю где!

Они прошли к крайнему столу, Бельчук пошарил по стене — там оказался примитивный тайник.

— Вот!

Вот тебе и резидентура… б… А если бы это американцы были или пакистанцы? Это только в фильмах — отрекитесь, ревели, а в ответ — да здравствует коммунизм. А тут… сынок, штаны просиживающий…

— Осторожнее, товарищ майор!

Майор недоуменно посмотрел на сопровождающего

— У меня друг так — подорвался. Там может быть мина — ловушка.

— Что предлагаете?

Охранник — показал кивком головы на большой зал, где сидел под охраной Бельчук.

Майор укоризненно покачал головой.

— Что же вы меня с мразью то путаете.

Сейф открылся, едва слышно щелкнул замок. Майор потянул дверцу… сначала медленно, опасаясь в любой момент ощутить обрывающееся усилие чеки. Потом — уверенней. Заглянул туда, потом обмотанной платком рукой вытащил листок бумаги. Бросило на стол, всмотрелся. Выругался последними словами.

— Ушел, тварь… Ушел, гнида…

На листке бумаги — резкими штрихами довольно мастерски была изображена свиная морда с пятачком.

В большом кабинете — раздавался громкий, раздраженный голос, с грохотом упал стул

— Похоже, посол — прислушавшись, сказал альфовец.

Все. Ушел…

Баграм, Афганистан

12 июля 1998 года

Баграм, крупнейшая база ВВС СССР в регионе, основной нервный центр бомбардировочных и специальных операций ОКСВ в Афганистане — в этот день жил своей привычной, спокойной жизнью. Точно так же взлетали и садились самолеты и вертолеты, точно так же деловито сновали заправщики и небольшие посыльные УАЗики, точно так же формировали конвои и грузили их в складской зоне — грузов было столько, что под них выделили отдельное место, накрыли навесом, похожим на колхозный, под которым хранят зерно. И никто даже не думал, что в этот день — на базе, да и вообще в Афганистане — много чего поменяется.

Про то, что на базе функционирует центр дознания, в котором содержат, колют, а потом ликвидируют моджахедов — знали все. Ну… не совсем все, конечно — но все кому положено и многие из тех, кому не положено. Все знали, что отдельный объект с охраной погранвойск КГБ и колючей проволокой, с подземными этажами — построен именно для этого. Как к этому относились… В семьдесят восьмом году наверное — многие бы начали негодовать. Письма писать, на комсомольском собрании руки тянуть и требовать обсудить вопрос. Это неправда, что люди были забиты и молчали… совсем неправда, говорили, говорили подчас остро и жестко, так что генералы с большими погонами не знали куда деваться. Были вечные капитаны, порой разбирающиеся в вопросах управления войсками получше иного генерала — как раз за длинный язык, за неумение молчать. Их задвигали, отказывали в званиях, наградах — но ведь не выкидывали из армии, не сажали в тюрьму или в психушку, верно? Тогда СССР был еще в чем-то очень наивен… даже невинен, как вспоминал один резидент КГБ в стране третьего мира — у него с вербуемыми были долгие беседы, и он вербовал как раз на идеологии, на том что СССР не ведет захватнических войн, не угнетает народы, наоборот — помогает им подняться. Он четко помнил тот момент, когда такие разговоры стали невозможны — вторжение СССР в Афганистан, семьдесят девятый год.

Но сейчас — в восемьдесят восьмом — все было по-другому, и в армии и в СССР и в мире. Нет, СССР не стал колониальной империей… хороши колониалисты, Академию наук Афганистана создали и афганского летчика в космос отправили. Просто не стало этого наивного понимания, что все люди, особенно угнетенные — они все за коммунизм. Что стоит только прийти и сказать им правду — как все как один поднимутся. А потом — с радостными песнями примутся строить коммунизм. На ни хрена подобного! Конечно, идейных мало… но тех, кто готов за десяток тысяч афганей прямо сейчас и наличными предать свое будущее, будущее своих детей и воевать с шурави — полно. А воюют они с такой жестокостью, что кровь в жилах стынет. Так что — постепенно и те мажорные мальчики в пионерских галстуках из советских школ — либо ломались и погибали, либо становились машинами смерти. Убийцами в черных очках, кроссовках и при часах Montana. Профессионалами, мало чем отличающимися от рейнджеров армии США или от британских коммандос. Для них жизнь моджахеда или подозреваемого в тердеятельности не стоило ничего, их ликвидацию они оценивали не с морально-этической точки зрения, а с точки зрения сокрытия следов. Главное — не попасть на крючок военной прокуратуры. Так что если кто-то придумал разговаривать с моджахедами на их языке и за это ничего не будет — это даже хорошо. Поэтому — солдаты с автоматами добросовестно стояли вахту у колючей проволоки, отгораживающей центр дознания от остальной территории базы, и даже не морщились, когда какой-нибудь крик прорывался сквозь шум реактивных двигателей…

И в этот день — все было так же, как и всегда. Пока солдаты, стоящие у ворот, в спецсектор не увидели направляющийся к ним бронированный, с мутными стеклами триплексов новенький КамАЗ.

— Слышь, это чо за хрень! — сидевший на стуле под «грибком» старик уставился на катящийся к ним КамАЗ. Этот пост — на воротах спецсектора — по неписанному закону базы был закреплен за стариками, потому что здесь ничего не происходило и вляпаться в какие-нибудь неприятности — вероятность была минимальной.

Второй старик — вгляделся в приближающуюся машину. Он и не думал предпринимать ничего такого, что Устав предписывал предпринять часовому при приближении к его посту неизвестной автомашины.

— Во бля! — весомо сказал он — опять из чижей кто-то. Как по проспекту прет. Как бы нас не протаранил…

Проблема была известной. На машинах с бронированной кабиной было плохо видно через триплексы, доходило до того, что при движении в колонне на заднице каждой машины включали две нештатные противотуманки, чтобы по ним ориентировался идущий за тобой водитель. На бронемашины то садили тех, кто пришел с грузовыми правами, по идее надо было бы мехводов БТР, так их не хватало. Случалось всякое: давили людей, сталкивались. Самый вопиющий случай — молодой наехал на стоящий под погрузкой Ил-76. Если какой-то пацан сел в бронемашину и покатил, сам не зная куда — то он и самом деле снесет и не заметит…

— Чо делать то?

— Фонарем подсвети — сказал дедушка Советской армии и приготовился прыгать от греха подальше.

Но машина — остановилась перед самыми воротами. Солидно лязгнул замок открываемой бронедвери.

— Это погрузочная зона?

За рулем — сидел какой-то узкоглазый нацмен. Низенький, чернявый. Форма рядового.

— Ты че, душара, попутал? Какая в ж… погрузочная зона, тут секретный объект.

— Ой… извините… — сказал нацмен и выстрелил деду в лицо.

— Ай… с…а… глаза… глаза… — взвыл дед, отшатнувшись от кабины, надсадно кашляя и закрыв лицо руками.

Из бронированной кабины выметнулись сразу трое. Двое — в считанные секунды повязали дедов, подтащили к корме своей машины, где их одного за другим втащили в кузов. Третий — с ловкостью обезьяны запрыгнул на машину и с ее крыши — перепрыгнул ворота. Еще пара секунд — лязгнула массивная щеколда, открывающая ворота…