Дао Дэ Цзин (перевод Малявина В.В.) - Лао -цзы - Страница 31

31

6. В 9-й строке исходное значение слова «безыскусность» – «некрашеный шелк», а понятия «первозданной цельности», уже встречавшегося выше, – «необработанный, цельный кусок дерева». Хэшан-гун поясняет: «Быть безыскусным означает “являть безыскусность, хранить подлинность, не ценить украшательство”. Хранить первозданную цельность означает блюсти свою первородную цельность и являть ее нижестоящим, устанавливая тем самым законы и правила».

7. Разъяснение Хэшан-гуна к 10-й строке гласит: «Будь прям и бескорыстен, будь доволен тем, что знаешь». Цзяо Хун поясняет: «Как будто есть ум (сердце), а в действительности ум не действует». Некоторые комментаторы без должных оснований предлагают заменить слово «себялюбие» на сходно звучащее слово «размышлять».

8. И. С. Лисевич безосновательно «поэтизирует» последнюю строку главы: «Немногие мысли, единственное желание…»

9. В главе рифмуются строки 2, 4, 6 и 7 – 11.

10. В первых семи строках списка из Годяня имеются существенные отличия от традиционного текста, так что целесообразно привести их здесь отдельно:

Устраните знание, отбросьте различения, И выгода людям будет стократная. Устраните искусность, отбросьте выгоду, И не станет ни воров, ни разбойников. Устраните воспитание, избавьтесь от размышлений, И люди вернутся к почтению и любви. Три эти суждения, рассматриваемые как исполнение долга, недостаточны… Комментарии

При всей своей нелюбви к прописной морали Лао-цзы – большой моралист. Говоря современным языком, основоположник даосизма предлагает радикальную критику морали, которая призвана выявить бытийные корни нравственности, примирить нравственность с жизнью. Отказаться от одного – значит с неизбежностью принять другое. Тот, кто познал тщету людских мнений, открывает правду в самом себе. И наоборот: отвернувшийся от подлинного в жизни будет жить иллюзиями света. Требования Лао-цзы очень строги и даже невыносимы для ленивого и развращенного ума. Но они столь же последовательны и разумны, потому что совершенно естественны. В них нет нигилизма: как указывает даосский наставник Цао Синьи, отрицание абстрактных ценностей и связанного с ним субъективного «я» сопровождается раскрытием и даже, точнее, самораскрытием в каждом человеке его «подлинного облика». Многие китайские толкователи «Дао дэ цзина» с удовольствием подчеркивают положительное содержание проповеди Лао-цзы.

Комментарий Ван Би: «Мудрость и многознайство – это высшее достижение таланта. Человечность и справедливость – это высшее достижение поведения. Ловкость и выгода – это высшее достижение в делах. Здесь же открыто говорится о том, что их надо отринуть и что письмена не выражают всего, что в них содержится. Невозможно постичь смысл (понятий), поэтому и сказано: “Эти три суждения недостаточны, и к ним следует добавить кое-что сюда относящееся. А относятся сюда безыскусность и цельность, а также отсутствие желаний”».

Комментарий Ли Сичжая: «Премудрый сам не считает себя мудрым, знающий сам не считает себя знающим. Поэтому устранить мудрость и знание еще не значит вовсе искоренить их. Ибо это на самом деле не-мудрость и не-знание. Сущность премудрого человека нельзя постичь из его писаний, ее следует постигать вне их, и она не имеет видимого образа. Обыкновенные же люди видят только ее подобия и потому извращают ее подлинную природу. Не имеющее образа приносит выгоду вещам, а вещи о том не ведают. Желания заслоняют исток нашей жизни и не позволяют нам свободно проистекать из самих себя. Когда же люди прозревают безыскусность и хранят первозданную цельность, они не осмеливаются посредством писаний вводить в заблуждение себя и других».

Разъяснение Цао Синьи: «Когда не применяют способностей и отказываются от хитроумия, люди живут сами по себе и соперничают между собой в знании и умении. Это будет для них стократ выгодней. Когда не говорят о человечности и отказываются от справедливости, люди, сами о том не ведая, не думают о пустых понятиях человечности и справедливости и возвращаются к почтительности и любви. Когда не думают об искусности и отказываются от выгоды, люди сами собой перестают быть алчными и лукавыми, а воры и разбойники исчезают. Однако премудрые правители считали, что эти три истины, высказанные на бумаге, превращаются в пустой звук, и с их помощью невозможно образумить Поднебесный мир. Поэтому они дополнили их наставлениями, которые помогают людям обнаружить в себе свой изначальный облик: хранить подлинность своей первозданной цельности, искоренить субъективные желания и не иметь корыстных вожделений».

XX

Отбрось ученость, и не будешь знать печали. «Конечно!» и «Ладно!» – далеки ль друг от друга? Красота и уродство – что их разделяет? Страхи людские – нельзя их не страшиться. Темное! Пустынное! Не достать его дна! Все люди исполнены радости, Словно празднуют великую жертву или весной восходят на башню. Я один покоен, ничем не выдаю себя, как младенец, еще не улыбнувшийся, Бессильно влачащийся путник – и некуда возвращаться! Все вокруг имеют в избытке, Я один как будто лишен всего. У меня сердце глупца – смутное, простодушное! Обыкновенные люди так скоры на суд, Я один пребываю в неведении. Обыкновенные люди судят так тщательно, Я один отрешен и бездумен. Покоен в волнении! Словно великое море. Мчусь привольно! Словно нет мне пристанища. У обыкновенных людей на все есть причина, Я один прост и прям, словно неуч. Я один не таков, как другие, Потому что умею кормиться от Матери! Примечания к переводу

1. Уже некоторые старые комментаторы обратили внимание на то, что первая фраза главы XX, возможно, изначально относилась к предыдущему речению: она продолжает тему последнего, написана тем же четырехсловным размером, что и две ее последние строки и даже рифмуется с ними. Р. Хенрикс считает логичным предположить (без видимых оснований), что, поскольку первая часть главы XIX представлена тремя суждениями, то и «дополнительных» – а, по сути, положительных – высказываний Лао-цзы о мудрой жизни тоже должно быть три. Тем не менее в списке из Годяня эта фраза стоит именно в начале 20-го речения и притом следующее высказывание касается как раз различий в речи, прививаемых учением, поэтому здесь сохранена традиционная композиция. «Ученость», о которой говорит Лао-цзы, относится в первую очередь, конечно, к знанию правил этикета, то есть – условностям жизни в обществе, которые калечат «первозданную цельность» человеческой природы.

2. Во 2-й строке в оригинале фигурируют знаки вэй и а, которые обычно считаются выражением соответственно вежливого и грубого ответа на обращение, что-то вроде: «Слушаюсь» и «Чего еще?». Согласно разъяснению Чэн Сюаньина, первое слово следовало употреблять младшим в разговоре со старшими, а второе, напротив, – старшим в разговоре с младшими. В мавандуйском тексте во втором случае говорится о «сердитом возражении». Несмотря на сходство в формальном значении и даже звучании этих слов, правила этикета противопоставляли одно другому. Это противопоставление, как и различие между хорошим и дурным, красивым и безобразным, культивировалось тем самым образованием, которое Лао-цзы считал источником лжи и несчастий в человеческой жизни.