Амулет воинов пустыни - Шрёдер Райнер М. - Страница 15

— Всемогущий Аллах в своей бесконечной мудрости, несомненно, направит тебя по пути к благосостоянию, — начал левантиец.

— Иншалла! Если Господу будет угодно! — смиренно произнес бывший нищий.

— А пока расскажи, что тебе удалось узнать, — продолжал Тарик. — Есть ли какие-то новости?

Маслама хитро ухмыльнулся.

— Память — такая странная вещь, друг мой. Тяжкий труд иногда заставляет меня забывать вещи, которые могут оказаться полезными для таких прекрасных людей, как ты. Голова человека — сущая загадка, Аллах тому свидетель!

Тарик вытащил из-за пазухи заранее приготовленный кошелек с золотом.

— Пять динаров способны освежить твою память и развязать язык? — спросил он.

Маслама схватил кошелек и тут же спрятал его в складках своей одежды. Морщины на его озабоченном лице разгладились.

— Воистину память моя идет на поправку!

— Тогда говори. Только потише, не то нас услышит вся площадь.

— Ты останешься доволен мной, — начал Маслама приглушенным голосом. — Вчера я обошел весь город, расспрашивая людей в тех местах, где продают рабов. И в хане[25] Гази Абдула Гахарки я кое-что разузнал.

Маслама сделал многозначительную паузу.

Тарик затаил дыхание. Он едва удержался, чтобы не крикнуть: «Дальше!» Волнение и нетерпение нельзя было проявлять ни в коем случае! Хитрый Маслама тут же поймет, что может смело потребовать еще денег.

— Четыре дня назад там продали человека, очень похожего на того, которого ты описал, — продолжил наконец Маслама. — Это был здоровенный франк с рыжими волосами.

«Врешь, негодяй, Мак-Айвор — шотландец», — отметил про себя Тарик.

— Как ты и рассказывал, на месте правого глаза у него железный колпачок. Поэтому ему сразу же дали кличку Железный Глаз. Говорят, он был одним из тех рыцарей-тамплиеров, которых взял в плен эмир Тюран эль-Шавар Сабуни, — продолжал Маслама. — Но скажи, какое тебе дело до этих проклятых крестоносцев?

— С этим парнем моя семья давно хочет свести счеты, — солгал Тарик. — Но это слишком длинная история, чтобы рассказывать ее сейчас. Может быть, как-нибудь позже. А сейчас скажи, кто его купил? Был ли это владелец каменоломни или рудника?

— Нет, гораздо хуже! — Маслама скривил лицо. — Если ты, как и сказал, думаешь о мести, советую сходить в Байат аль-Дхахаб. Для мечтающего о возмездии этого будет достаточно.

Лоб Тарика сморщился. Байат аль-Дхахаб означало «дом золота».

— Ты говоришь загадками. Облегчи мою участь. Что это за дом?

— Это самое страшное место в Аль-Кахире. Там проливаются моря крови. Интересное заведение, правда, только для тех, кто стоит не на арене, а рядом, — саркастически добавил Маслама. — Это бывший постоялый двор. Новый хозяин, плосконосый Амир ибн Садака, несколько лет назад перестроил его и превратил в место для кровавых зрелищ. Из внутреннего двора этот человек сделал арену, на которую он выгоняет своих рабов, заставляя их драться. Как это когда-то делали в Риме. В Байат аль-Дхахабе проходят также бои собак, которых перед этим держат голодными, и бои петухов с клинками на шпорах. Подраться друг с другом на арене там могут и все желающие из числа зрителей. Перед каждым боем зрители ставят деньги на победителя. Многие проигрывают при этом большие суммы, а кто-то, наоборот, выигрывает. Но больше всех наживается на этом Амир ибн Садака. Во всяком случае, Байат аль-Дхахаб — это самое страшное место из всех, какие только можно пожелать для твоего проклятого тамплиера! Потому что Амир, эта хитрая лиса, не даст долго прожить неверному. Он слишком хорошо знает своих гостей, их желания и ожидания.

Тарику стоило больших сил не выдать свой испуг, когда он услышал эти известия. Мак-Айвор продан жестокому устроителю гладиаторских боев!

Из последних сил сохраняя спокойствие, он спросил:

— Этого франка уже выгоняли на арену? Быть может, он уже убит, и твои известия не имеют для меня особой цены?

— Об этом мне ничего не известно, — быстро проговорил Маслама. — Но скорее всего он жив. На бой с франком Амир смог бы собрать гораздо больше гостей, чем обычно, и ему потребуется время, чтобы оповестить об этом всех. Я уверен, ты еще насладишься тем, как умирает твой враг!

— Надеюсь, — сказал Тарик. — А что ты можешь рассказать о дворце эмира Тюрана эль-Шавара Сабуни?

Маленькие, посаженные близко друг к другу глазки араба опустились.

— Сначала позволь, друг мой, спросить, почему тебя интересуют привычки такого сильного человека? Может быть, ты затеял переворот в его дворце?

Тарик язвительно рассмеялся.

— Такой простой человек, как я? За кого ты меня принимаешь?

— Хороший вопрос. Я и сам не раз задавал его себе, — парировал Маслама. — Простой человек не станет интересоваться тем, что происходит в пределах дворца.

— Хорошо, кое-что я тебе расскажу, — ответил Тарик. — Дело касается одной девушки, украденной в Дамаске. Она была моей невестой. Затем, по моим предположениям, ее купил как раз этот эмир. Для своего гарема.

Маслама удивленно поднял брови.

— Так, значит, в этот раз речь идет не о кровной мести, а о ляжках юной девицы! — воскликнул он, прищелкнув языком. — Клянусь адским пламенем и троном небесным! Когда в дело замешана женщина или пламенная страсть, все становится гораздо сложнее… и дороже. — Маслама хитро подмигнул Тарику. — Возможно, кое-что я и сумел бы для тебя разузнать. Но только при определенных условиях. Я тут вспомнил одного человека, он работает во дворце эмира помощником повара. Но тут такое дело… Он ведь рискует головой.

Тарик свирепо взглянул на Масламу. Ему было ясно, что бессовестный бродяга набивает себе цену. Но ни времени, ни душевных сил для того, чтобы торговаться, у левантийца уже не оставалось. Поэтому еще пять динаров сменили своего владельца.

— Найди этого повара и выйди через него на каких-нибудь слуг эмира! — приказал Тарик. — Пусть он расскажет тебе о том, что происходит во дворце. Для меня важна каждая мелочь в том, что касается повседневной жизни эмира и его двора. Если тебе к тому же удастся добыть точный рисунок, на котором будет изображен дворец Тюрана, его покои, гарем и сад с постройками, я позабочусь о том, чтобы твое стадо увеличилось на дюжину мулов.

Крысиная мордочка Масламы засияла.

— Я не разочарую тебя! Аллах тому свидетель! — пообещал он.

Тарик узнал у него дорогу к Байату аль-Дхахабу, а затем отправился назад, к центру Аль-Кахиры. К «дому золота» он собирался сходить после наступления темноты. Тарик надеялся, что к этому времени он уже придумает, как вырвать шотландца из лап Амира ибн Садаки, или найдет благовидный предлог, чтобы выкупить его. Слава богу, золота и драгоценных камней у него еще хватало. Одна только мысль продолжала угнетать его: только бы не опоздать.

4

Совершенно равнодушно, но с неослабевающей силой чернокожий раб опускал на голую спину непокорного пленника палку толщиной в два пальца. Каждый удар сопровождался громким стуком и оставлял на теле человека длинный красный след. Рубцы уже слились в ужасный узор из параллельных или перекрещенных кровавых полос. Однако кожа на спине не лопалась, как это неминуемо произошло бы при избиении обычными палками: Амир ибн Садака желал сохранить кожу наказанного раба, причинив ему как можно больше боли. Посетители его заведения предпочитали видеть на арене здоровых, а не отмеченных ударами бичей и палок бойцов. Кровь на арене могла проливаться, и чем больше, тем лучше. Но она должна была течь на глазах у зрителей, причем из ран, которые рабы наносили друг другу оружием.

— …семнадцать… восемнадцать…

Раб громко отсчитывал удары. Его голос был таким же равнодушным, как и лицо.

— …девятнадцать… двадцать.

Чернокожий палач отступил от жертвы на шаг, опустил палку и стал тупо ждать дальнейших указаний своего господина, догадываясь, что двадцатью ударами избиение этого огромного франка не ограничится. Какое ему было дело до участи строптивого пленника по кличке Железный Глаз? Здоровяк сам виноват. Он никак не может понять, что никому не позволено безнаказанно вызывать гнев такого человека, как Амир ибн Садака. Что ж, теперь этому рыжеволосому приходится платить за свою глупость болью. Рано или поздно здесь все подчинялись воле своего господина, твердость и жестокость которого не знали границ.

25

Хан — заимствованное из персидского языка арабское слово, которым в XIII–XIV веках называли караван-сараи.