Правда варварской Руси - Шамбаров Валерий Евгеньевич - Страница 103

А выбор Алексея Михайловича был предопределен, он назвал Наталью. 1 февраля 1671 г. состоялась свадьба. Очень веселая, с размахом, с хорами и оркестром. Но и в политических делах она аукнулась. Милославские потеряли прежние позиции, а еще больше сами себя накрутили. Главу их клана Ивана, отличившегося при обороне Симбирска, государь назначил главнокомандующим на Волгу — это сочли ссылкой. Так началась вражда между партиями Милославских и Нарышкиных.

Свадьба неожиданно усугубила и проблему раскола. Сорокалетняя вдова боярина Глеба Морозова, Феодосия Прокопьевна, давно стала фанатичной почитательницей Аввакума. Она была очень богатой и властной женщиной, владела огромными имениями, ездила по Москве в дорогой карете, за которой шло «слуг, рабов и рабынь человек сто», а ее личная прислуга насчитывала свыше 300 человек. Вместе со своей сестрой Евдокией Урусовой она устроила в доме подпольный центр старообрядчества, тайно постриглась в монахини, перестала посещать церковь. Деятельность центра подпитывалась ее богатством, она вовлекла в раскол зависимых от нее «другов и сродников много-множество», собственных холопов и крестьян — попробуй-ка ослушайся суровой хозяйки! Четыре года это сходило с рук. Но теперь Морозова бросила открытый вызов, отказавшись присутствовать на бракосочетании государя. Что являлось не только нарушением служебного долга, который она должна была исполнять по статусу боярыни, но и оскорблением царя.

Ее и Урусову арестовали. На допросах Морозова дополнила свою вину «хулами» на царский дом и Церковь. Сестер подвергли пыткам. Боярыня отвечала лишь проклятиями и вернуться в лоно Церкви отказалась. Судила ее Боярская Дума. По закону за подобные преступления полагалась смертная казнь. Но такой приговор «бояре не потянули», противником выступил авторитетный Долгоруков. И Морозову с Урусовой осудили на пожизненное заключение в тюрьме Боровского монастыря, где они впоследствии умерли. По одной из версий, их преднамеренно уморили голодом. Но это вряд ли — в тюрьме они прожили несколько лет. И всех приходивших, в том числе и с едой, Морозова встречала не иначе как «хулами», плевками и проклятиями. Так что либо это было формой «самоуморения», либо тюремщики при подобном отношении начали по собственному почину урезать рацион.

После женитьбы царя покатилась к закату и карьера Ордина-Нащокина. Ходили слухи о его причастности к пасквилю на Наталью (что сомнительно). Но ошибок канцлер натворил предостаточно, и царь уже понял, что он оказался не на своем месте. Он все еще был полон энергии, предлагал новые реформаторские проекты. Например, вообще упразднить дворянскую конницу и заменить войском из рекрутов. Или начать уничтожение ересей «по примеру Италии и Испании». Однако теперь Алексей Михайлович смотрел на его идеи более критично. Дворянское ополчение еще далеко не изжило себя, да и куда было пристроить самих дворян? Узаконить для них статус бездельников и паразитов, как во Франции или Польше? Армейскую реформу царь вел и без подсказок Ордина-Нащокина, но постепенно. Да и идея учредить свою инквизицию и отправлять раскольников на костры государю не понравилась.

А в феврале условились об очередных переговорах с поляками. В Москву ожидалось посольство Гнинского, а Ордин-Нащокин должен был ехать в Варшаву. Представил царю доклад, где упрямо отстаивал свои прежние установки: решение судеб Украины на русско-польско-турецко-татарском съезде, союз с Польшей любой ценой — и такой ценой предполагалось возвращение Киева, «чтобы успокоение междо народы разорвано не было». На царя доклад подействовал однозначно. 22 марта он лишил Ордина-Нащокина титула «большия печати и государственных великих посольских дел оберегателя», а его визит в Польшу отменил.

Ну а с Разиным еще не было покончено. Вернувшись на Кагальник, он соединился с бандой брата Фрола, пытался собрать новые силы и взбунтовать казаков. Появился было у Черкасска, но донцы больше знать его не желали, встретили запертыми воротами и изготовленными пушками. Он бесчинствовал и здесь, «прямых старых казаков донских, которые за церковь и крестное целование и за Московское государство стояли… побил и пограбил и позорил». Атаман Яковлев послал к царю станицу с просьбой о помощи. В присутствии казачьих послов патриарх предал Стеньку анафеме, и на Дон был отправлен полковник Косагов с тысячей солдат. 14 апреля казаки вместе с этим отрядом выступили на Кагальник. Обложили городок и пошли на приступ. Разин намеревался обороняться, но его банда решила иначе — все орудия на валах оказались выведенными из строя. Подчиненные вышли из повиновения вожаку. Стеньку и Фрола схватили, привезли в Черкасск. Их помощников казнили по «войсковому праву», а Разиных отправили в Москву на «колеснице позора». Старшего везли на телеге, прикованного к виселице, младший бежал следом с петлей на шее. Они были приговорены к четвертованию. В июне Степана Разина казнили, а Фрол оробел и крикнул «слово и дело», что по закону давало отсрочку. Он объявил, будто готов указать клады, спрятанные братом. Но врал, ничего показать так и не смог и тоже был казнен.

Следствие по делу Разина коснулось и Войска Донского. В целом оно не поддержало мятеж и само же пострадало от него. Но и не подавило бунт в зародыше, а часть казачьей вольницы примкнула к бандам Стеньки, Фрола и Уса. И правительство постановило привести Дон к присяге. В Москве ее принесли атаманы Яковлев и Самаринов, а на Дону дело было поручено Косагову. Круг шумел 4 дня, возражая, что прежде царю и «без крестного целования служили». Но в конце концов донцы согласились, и 28 августа 1671 г. присягу принесли. Был введен реестр, хотя и не ограниченный в количественном отношении. Из Москвы прислали 2 экземпляра книги, в которые вписали имена присягнувших, и 1 экземпляр остался в Черкасске, чтобы туда вписывали вновь принятых казаков. Все права самоуправления и «экстерриториальности» были при этом сохранены. Но Яковлеву непопулярная акция стоила атаманского поста — Войско низложило его и избрало Фрола Минаева.

На Руси в это время возникали и другие проблемы. В Москве произошел один из сильнейших пожаров. Делом занимался сам царь, после случившегося была реорганизована противопожарная служба, разработаны и изданы новые правила пожарной безопасности. А в Поволжье еще продолжалась война. В Астрахани держался Васька Ус и его товарищ Федька Шелудяк. Зверствовали они не меньше Разина, убивали даже и тех, кого он пощадил — воеводу Львова, митрополита Иосифа, членов семей казненных. Узнав об аресте Стеньки, Ус решил заново разжечь смуту и послал вверх по Волге Шелудяка. Он сумел взять Самару, достиг Симбирска. Но потерпел поражение от воеводы Шереметева и покатился назад. Ус в это время умер от какой-то «червивой болезни», и Шелудяк, вернувшись в Астрахань, стал ее «правителем». Осенью сюда подошло войско Ивана Милославского. Штурмовать мощную крепость он не стал. Поставил лагерь по соседству и начал склонять осажденных к капитуляции, обещая амнистию. Но Шелудяк расправлялся со всеми, кого подозревал в желании сдаться.

Дважды «воры» предпринимали вылазки, силясь разгромить лагерь и снять осаду. И оба раза крепко получили, что вызвало среди них раздоры. А потом на подмогу Милославскому подошел кабардинский князь Каспулат Черкасский с отрядом кавказцев. Шелудяк счел, что их можно переманить на свою сторону, установил тайные контакты. Каспулат прикинулся, будто готов изменить, выманил Федьку из города на встречу и схватил. Дисциплину Шелудяк поддерживал только террором, и без него «воры» немедленно сдались. 27 ноября 1671 г. Милославский вступил в город. Впереди войска несли икону Пресвятой Богородицы, присланную царем. Воевода объявил, что астраханцам «вины отданы», за мятеж никого не наказывали. Хотя позже приехала комиссия Якова Одоевского, провела расследование убийств митрополита, воевод. И на такие преступления амнистию распространять не стали, Шелудяк с несколькими главарями бандитов были повешены.

Там русским дух…

Американский историк Масси пишет об эпохе Алексея Михайловича: «Культурная отсталость была слишком очевидна». Да, вот так — очевидно, и все тут. И большинство других авторов тоже не считают нужным обосновывать подобные оценки. Зачем, если «очевидно»? Хотя иногда это подтверждается «весомыми» аргументами: ну а как же иначе, если в России XVII в. не было второго Шекспира, второго Сервантеса, второго Рембрандта… Простите, но ведь и в Германии, Швеции, Италии не было второго Шекспира! И в самой Англии не было второго Шекспира! Так почему они должны быть в России, «вторые»? Кстати, начиная с XIX в., когда занялись подражательством, у нас много шумели о русских «вторых» Вальтерах Скоттах, Конан Дойлях, Толкиенах — ну что ж, полистайте и попробуйте почитать эту дрянь… Настоящие-то гении «вторыми» быть не могут. Они только «первые» — и единственные.