Собрание сочинений. Том 4 - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 58

— Но это же правда, вы сами знаете, — с издевкой сказал Эзра. — Неужели у вас настолько нет гордости, что вы вешаетесь на шею этому малому, который вас знать не хочет, этому сладкоречивому негодяю с заячьим сердцем!

— Будь он здесь, вы бы не посмели так говорить! — надменно сказала Кэт.

— Вы так полагаете? — злобно огрызнулся Эзра.

— Да, не посмели бы. И я не верю, что он изменил мне. Теперь мне ясно, что вы и ваш отец внушили мне это, чтобы разлучить нас.

Одному небу известно, почему такая мысль внезапно озарила Кэт. Быть может, искаженное злобой лицо Эзры смутно подсказало ей, на какую подлость способны подобные натуры. А когда обращенное к ней смуглое лицо еще больше потемнело при ее словах, сердце Кэт радостно забилось, ибо она поняла: в этой неожиданно поразившей ее мысли кроется истина.

— Вот, вы не можете этого отрицать! — воскликнула она, сверкнув глазами и в волнении прижимая руки к груди. — Вы знаете, что это так. Я повидаюсь с ним и услышу из его собственных уст, что все это значит. Он по-прежнему любит меня, и я люблю его и никогда не переставала любить.

— Ах так? Вы его любите? — прорычал Эзра, делая шаг к девушке, и глаза его зловеще блеснули. — Не много радости будет ему от вашей любви! Мы еще посмотрим, чья возьмет. Мы еще… — Задохнувшись от ярости, он умолк, угрожающе поднял сжатые в кулаки руки, резко повернулся на каблуках и выбежал из комнаты. Тут ему подвернулся под ноги Фло — щенок-скайтерьер, любимец Кэт. Жестокая натура Эзры ярко проявилась в эту минуту. Ногой в тяжелом башмаке он дал такого пинка бедной крошечной собачонке, что она, с визгом перекувырнувшись в воздухе, отлетела под диван, откуда выползла уже на трех ногах, беспомощно волоча четвертую.

— Грубое животное! — крикнула Кэт вслед Эзре и, лаская искалеченную собачонку, расплакалась от жалости и негодования. Ее нежная душа была так возмущена низким поступком этого искателя ее руки что, не скройся он вовремя за дверь, она могла бы, казалось ей, наброситься на него с кулаками.

— Мой бедный Фло! Это ведь меня он хотел ударить, а досталось тебе, моя крошка! Ничего, дружок, будет и на нашей улице праздник! Том не забыл меня! Я знаю это теперь! Знаю! — Собачонка сочувственно повизгивала и обрадованно лизала руку своей хозяйке, словно и она, заглядывая в свое собачье будущее, прозревала впереди более светлые дни.

Эзра Гердлстон, рассвирепевший, хмурый, как туча, направился в библиотеку и кратко сообщил отцу о результатах своего сватовства. О чем говорили после этого отец с сыном, осталось тайной для всех. Слуги чувствовали, что в доме что-то неладно; из библиотеки вначале доносились громкие голоса: басовитый — сына и хриплый, раздраженный — отца. Эзра и его отец кричали, перебивая друг друга, нагромождая взаимные обвинения и упреки. А затем внезапно голоса упали до чуть слышного шепота, и тому, кто проходил по коридору, могло бы даже показаться, что за дверью библиотеки царит молчание. Почти беззвучная беседа эта продолжалась добрых полчаса, после чего Гердлстон-младший отбыл в Сити. Было замечено, что с того самого часа и с отцом, и с сыном произошла какая-то перемена — настолько неуловимая, что определить ее было бы почти невозможно, — но тем не менее она наложила отпечаток на обоих. Едва ли можно было бы сказать, что землисто-серое, волчье лицо старика стало еще более землистым и еще более свирепым или что в жестоком и надменном лице сына появилось что-то зловещее. Скорее, какая-то тень окутала, казалось, чело обоих, сумрачная, едва уловимая тень, словно каждый из них вынашивал мысль, которая разъедала душу.

А пока в библиотеке происходила вышеупомянутая беседа, Кэт в столовой ухаживала за пострадавшей собачкой и старалась разобраться в своих мыслях. Она теперь настолько не сомневалась в постоянстве Тома, как если бы услышала заверения из его собственных уст. И все же многое оставалось неразгаданным, многое казалось ей необъяснимым и таинственным. Она испытывала гнетущую тревогу, предчувствие беды. На какую хитрость пустились эти люди, чтобы заставить Тома так долго держаться от нее вдали? Может быть, он тоже введен ими в обман, может быть, стал жертвой какой-то интриги? Но что бы ни произошло, ясно, что это было сделано с благословения ее опекуна. Впервые подлинный характер старика Гердлстона начал раскрываться Кэт, и в душе ее зародилось подозрение, что этот обходительный благочестивый коммерсант — человек еще более опасный, чем его грубиян сын. И когда она, подняв глаза, внезапно увидала перед собой опекуна, по телу ее пробежала холодная дрожь.

Его появление не сулило добра. Заложив руки за спину, слегка склонив голову набок, он смотрел на нее с нескрываемой злобой.

— Прекрасно вы себя ведете! — произнес он, язвительно усмехаясь. — Прекрасно! Отличное начало дня мисс Харстон. Вы как нельзя лучше отплатили другу вашего отца за все его заботы о вас.

— Мое единственное желание — как можно скорее покинуть ваш дом! — воскликнула Кэт, и ее синие глаза гневно сверкнули. — Вы злой, жестокий и лицемерный старик! Вы сказали мне неправду о мистере Димсдейле. Я прочла это в глазах вашего сына, а теперь читаю на вашем лице. Как могли вы это сделать, как могли вы быть так бессердечны!

Джон Гердлстон не ожидал такого взрыва ярости от своей послушной и кроткой подопечной.

— Видит бог, — сказал он, — каковы бы ни были мои ошибки, вы не можете обвинить меня в недостатке заботы о вас. Конечно, и я не безгрешен. Даже самый праведный человек может оступиться. Если я пытался вылечить вас от этого глупого любовного увлечения, то единственно для вашей же пользы.

— Вы сказали мне неправду, чтобы заставить меня отвернуться от единственного человека, который искренне меня любил. Вы и ваш ужасный сын старались разрушить мое счастье и разбить мне сердце. Что могли вы сказать Тому, чтобы заставить его держаться вдали от меня? Я увижусь с ним и узнаю правду.

Лицо Кэт было странно спокойно, оно словно окаменело под устремленным на нее злобным взглядом опекуна.

— Замолчи! — хрипло прошипел старик. — Ты забыла свое место в этом доме! Ты слишком злоупотребляешь моей добротой! А все эти детские любовные бредни изволь выкинуть из головы. Я пока еще твой опекун и проявлю преступную нерадивость, если допущу, чтобы ты снова увиделась с этим человеком. Сегодня ты отправишься со мной в Хампшир.

— В Хампшир?

— Да. Я приобрел там небольшую усадьбу и намерен провести этой зимой в ней несколько месяцев. Ты покинешь ее лишь после того, как покончишь со всеми этими романтическими бреднями. Но не раньше, запомни!

— Значит, я останусь там навсегда, — с тяжелым вздохом отвечала Кэт.

— Это будет зависеть только от тебя самой. Там ты по крайней мере будешь ограждена от домогательств всяких прохвостов. Когда достигнешь совершеннолетия, тогда можешь следовать своим глупым прихотям, а до тех пор мой долг требует — а закон дает мне на это право — делать все, что в моих силах, чтобы защитить тебя от последствий твоего собственного легкомыслия. Мы отправляемся с вокзала Ватерлоо в четыре часа. — Гердлстон направился к двери, но на пороге обернулся. — Да смилуется над тобой господь, торжественно произнес он, воздев к потолку свои тощие руки, — за то, что ты натворила сегодня!

Бедняжка Кэт, оставшись одна, была крайне расстроена этим новым, свалившимся на нее несчастьем. Она знала, что ничто не может помешать опекуну выполнить его план, и все мольбы были бы напрасны. Что же ей делать? На всем белом свете у нее не было ни одного друга, к которому она могла бы обратиться за советом и помощью. Она уже готова была броситься к старикам Димсдейлам в Кенсингтон и искать у них покровительства, и только мысль о Томе удержала ее от этого шага. В сердце своем она уже простила Тома, но все же еще слишком многое требовало объяснения, чтобы у них с Томом все опять стало, как прежде. Она могла бы написать миссис Димсдейл, но ее опекун, сказав, что они едут в Хампшир, умолчал о том, куда именно. В конце концов Кэт решила, что лучше немного обождать и написать письмо, когда они уже прибудут на место. И она с тяжелым сердцем поднялась к себе в спальню и принялась собирать вещи с помощью своей розовощекой служанки Ребекки.