Разбитое сердце Матильды Кшесинской - Арсеньева Елена - Страница 29

Стоп! Но девственность – это так неприятно… Он не хочет этой чертовой мидзуагэ, она ему и даром не нужна. Он выберет другую, постарше, которая все знает и научит его…

–  Ну что, они и так и будут сидеть, засахаренными цикадами нас пичкать да сами, как цикады, стрекотать? – раздраженно пробурчал Волков. – Хоть спели бы да сплясали!

Переводчик, видимо, и сам смекнул, что гости заскучали, и что-то сказал старушке – это была хозяйка дома, матушка окия. Та сделала знак дамам и вынесла откуда-то ужасные маски, сделанные из картона, с наклеенными волосами. Они не были похожи на те, которые путешественники видели на китайском карнавале: не яркие, многоцветные и радостные, пусть и пугающие, а именно уродливые личины покойников, или вампиров, или старух. Причем дамы этими масками явно гордились и показывали гостям подписи художников, как европейцы показывают подписи знаменитых мастеров на картинах в своих галереях. Старушка и майко взяли длинношеие струнные инструменты, называемые сямисэн, и ударили в смычки. Старшие гейши принялись танцевать, меняясь масками и принимая странные позы, то подметая пол подолами своих разноцветных многослойных кимоно, надетых одно на другое, то выставляя обтянутые белыми чулками ноги в высоких гэта и странно заламывая руки.

Танец тоже и завораживал, и отталкивал одновременно. В нем, наверное, было что-то особенное, восточно-колдовское, а может быть, все же начало действовать саке, которое оказалось вовсе не столь уж безобидным, однако Ники вдруг показалось, что народу на веранде поубавилось. Сначала исчезли старушка и переводчик, потом – Волков и старшая гейша в кимоно цвета сливы, а вслед за ними куда-то подевались Джорджи и дама в зеленом. Теперь на веранде, кроме Ники и маленькой майко по имени О-Мацу, никого не было.

«Ага, – смекнул цесаревич, с трудом пробираясь в путанице расползающихся мыслей, – гусары пошли по бабам. Оставили меня с этой девочкой – наверное, решили, что она мне нравится! Вовсе нет! Не собираюсь об нее пачкаться. Не по-товарищески поступили господа… А вот интересно, наш толмач с этой матушкой окией тоже отправились за тем же делом?»

Это показалось ему настолько смешно, что он не смог сдержать хохота. Танцующая майко остановилась. Сквозь прорези в вампирской личине сверкнули глаза, и Ники показалось, что в них блестят слезы обиды.

–  Извините, не хотел вас обидеть, мисс, – вежливо сказал он по-английски. – Но вы напрасно со мной остались. Я не испытываю желания разделить с вами страсть. А кстати, где у вас ее делят? Где ваша кровать? Где вы спите?

Тут же он спохватился, что она не понимает, однако, к его изумлению, девушка все поняла. Она кивнула, сняла маску и подошла к крошечному, словно игрушечному комодику – чуть ли не единственной мебели в этой слишком пустой и слишком аккуратной комнате-веранде. Из комодика извлекла тоненький хлопчатобумажный матрасик и уложила прямо на циновку. Затем О-Мацу вынула подставочку из красного дерева и поставила в изголовье. В подставочке была сделана выемка.

–  Подушка, что ли? – спросил Ники. – Не жестко?

Девушка, видимо, необычайно догадлива, улыбнулась нарисованными вишневыми губами, обведенными золотой каймой, и легла на матрасик, умостив голову на подставочку так, что та плотно обхватила затылок, но не смяла ни единого волоса в великолепной прическе.

–  Понятно… – протянул Ники. – Каждый день такое сооружение строить – замучаешься. Но и спать вот этак – скучновато, небось и шея отнимается.

О-Мацу молча смотрела на него, по-прежнему лежа на своем матрасике. Вдруг она медленно раздвинула губы в улыбке – и возбуждение хлестнуло Ники с такой силой, что он упал на колени.

«Она девица! Опомнись! Противно!» – подал последний голос рассудок, и он вспомнил, как это было у него с Малей в ту первую и последнюю их встречу наедине. Теряя сознание от вожделения, которое накатывало на него от этой улыбки, от этой набеленной шеи, видной в отворотах алого воротничка, от запаха ее помад и притираний, чувствуя себя так, словно это не живая жизнь и не живая страсть, а просто роль в экзотическом спектакле, роль, которую он непременно обязан довести до конца, он упал сверху на девушку и принялся тереться бедрами о ее бедра, предвкушая желанное облегчение. Но вместо этого в мозг ему словно игла вонзилась.

Раздался топот. Ники с трудом сообразил, что это подбежали люди, привлеченные пронзительным воплем О-Мацу. Так вот что за игла вонзалась в голову! Это она кричала прямо ему в ухо.

–  Ники, ты что! – бросился к нему Волков, принялся поднимать. – С ума сошел? С чего вдруг ты на нее набросился? Она же это… у нее же это, как ее… мидзуагэ! Не мог другую выбрать, что ли?

–  Как бы я выбрал? – с трудом шевелил губами Ники. – Вы же все разбрелись по парочкам!

–  Очнись, что с тобой? – схватил его за плечи и начал трясти перепуганный Джорджи. – Мы все время были в этой комнате, на минутку отвернулись, а ты уже лежишь на этой маленькой дуре. Надо уходить, да поскорей. Кажется, матушка окия намерена поднять шум. Что-то такое бормочет, мол, у этой девчонки старший брат – полицейский, правда, слава богу, в каком-то другом городе. Так что успеем уйти до скандала, который ей так хочется устроить.

–  Пусть попробует, – вяло проговорил Ники, чувствуя себя дурак дураком. – Мы ей устроим другой скандал, международный.

–  Ты что, забыл, что мы здесь инкогнито?! – вскричал Джорджи. – Если узнают, кто в этом притоне был, газеты всего мира будут кричать о том, что наследник русского престола пытался изнасиловать японскую гейшу!

–  Надо уходить, – мрачно сказал Волков. – Господа, у кого из вас есть какие-нибудь деньги? Отдайте все этой матушке окии, да поскорей. Главное, чтобы она сейчас успокоилась. Завтра мы уходим в Оцу, и след наш смоет, так сказать, морской волной.

Ники и Джорджи вывернули карманы. Похоже, сумма произвела впечатление, потому что матушка окия так и замерла с выпученными глазами, мгновенно проглотив причитания. Перехватив завистливый взгляд переводчика, Джорджи схватил из кучи кредиток несколько, покрупней достоинством, сунул переводчику. Матушка окия было возмущенно вскинулась, но Волков погрозил ей внушительным кулаком, и она прикусила язык.

Ники наблюдал за всем этим, медленно трезвея, однако на ногах еще держался нетвердо.

–  Уходим, господа! – приказал Джорджи, подхватывая покачивающегося кузена под руку. – Волков, прикрывай тылы.

Волков с угрожающим видом уставился на японцев, однако они были слишком увлечены зрелищем разноцветных бумажек, которые разглядывала и разглаживала матушка окия. У гейш и маленькой майко жадно сверкали глазки.

Может быть, подумал Ники, бедная О-Мацу никогда в жизни не получит столько за свою пресловутую мидзуагэ. Во всяком случае, она уже продала ее один раз, если повезет, продаст и второй, а ведь далеко не каждой гейше так повезет!

Спустя некоторое время в дневнике Ники появилась следующая лаконичная и довольно уклончивая запись:

«Обитательницы чайных домиков – парчовые куклы в затканных золотом кимоно. Японская эротика – утонченнее и чувственнее грубых предложений любви на европейских улицах».

Эта фраза, как и многие другие, записанные в его дневнике, могла значить и бесконечно много, и ничего.

–  Я не понимаю, – с трудом проговорила Маля. – В это невозможно поверить…

–  Во что невозможно поверить? – улыбнулся Сергей. – Что Ники отдал такое распоряжение относительно тебя? Или что сделать это должен именно я? Но ведь перед отъездом он попросил меня присматривать за тобой. Вернее, не просто присматривать, а следить за каждым твоим шагом.

Маля вскинула на него глаза, стремительно заплывающие слезами. Так вот в чем причина его неустанного к ней внимания! А Юлия-то думала! А она-то решила!

Значит, Ники приставил к ней надсмотрщика. Уж и неведомо, радоваться тому, что он беспокоился о ней, или огорчаться, что не верил в ее любовь. А почему он должен был верить? Ни одного нежного слова между ними не было сказано, они не объяснялись, ничего друг другу не обещали. Возможно, там, за границей, он встречался с другими женщинами. Возможно, он успел забыть маленькую балерину…