Миры Роджера Желязны. Том 5 - Желязны Роджер Джозеф - Страница 52

Князь придвинулся вплотную.

Человек нажал на рычаг, напоминавший торчащий из боковой стенки машины рыбий хвост.

Священный голубой свет заполнил всю внутренность машины; змеи пульсировали красным, и тут, под зазвучавшую вдруг нежную мелодию, появилось молитвенное колесо и принялось бешено вращаться.

На лице у человека было написано блаженство. Через несколько минут машина отключилась. Он опустил еще одну монету и снова дернул за рычаг, чем заставил кое-кого из стоявших в конце очереди громко заворчать, рассуждая, что это уже седьмая монета, что день выдался душным, что в очереди за молитвами он не один и почему бы, если ты хочешь совершить такое щедрое пожертвование, не пойти прямо к жрецам? Кто-то бросил, что человеку этому надо, должно быть, искупить слишком много грехов. И все со смехом принялись обсуждать возможный характер этих грехов.

Заметив, что в очереди были и нищие, князь пристроился в ее хвост.

Пока подходила его очередь, он обратил внимание, что, если одни проходили перед машиной, нажимая кнопки, другие просто опускали гладкий металлический диск во вторую тигриную пасть, расположенную с обратной стороны корпуса. Когда машина останавливалась, диск падал в чашу и хозяин забирал его обратно. Князь решил рискнуть и пуститься в расспросы.

Он обратился к стоящему перед ним человеку.

— Почему это, — спросил он, — у некоторых свои собственные жетоны?

— Да потому, что они зарегистрировались, — ответил тот не оборачиваясь.

— В Храме?

— Да.

— А…

Он подождал с полминуты, потом спросил:

— А те, кто не зарегистрированы, но хотят использовать это — они нажимают кнопки?

— Да, — прозвучало в ответ, — набирая по буквам свое имя, род занятий и адрес.

— Ну а если кто-то, как я, например, здесь чужак?

— Ты должен добавить название своего города.

— Ну а если я неграмотный — что тогда? Тот наконец обернулся к нему.

— Может быть, было бы лучше, — сказал он, — если бы ты молился по-старому и отдавал пожертвования прямо в руки жрецов. А то можешь зарегистрироваться и получить свой собственный жетон.

— Понятно, — сказал князь. — Да, ты прав. Надо обдумать все это. Спасибо.

Он вышел из очереди, обогнул Фонтан и, обнаружив место, где на столбе висел знак Шила, отправился по улице Ткачей.

Трижды спрашивал он о Яннагге-парусиннике, в третий раз — у низенькой женщины с могучими руками и усиками над верхней губой. Женщина сидела, скрестив ноги, и плела коврик под низкой стрехой того, что когда-то, должно быть, было конюшней и до сих пор продолжало ею пахнуть.

Она пробурчала ему, куда идти, окинув взглядом с ног до головы и с головы до ног, взглядом странно прекрасных бархатисто-карих глаз. Князь прошел извилистой аллеей, спустился по наружной лестнице, лепившейся к стене пятиэтажного строения, оказался у двери, через которую попал в коридор на первом этаже. Внутри было темно и сыро.

Он постучал в третью слева дверь, и почти сразу ему открыли.

Открывший дверь мужчина уставился на него.

— Ну?

— Можно войти? У меня кое-что важное… Человек чуть поколебался, резко кивнул и отступил в сторону.

Князь вошел следом. Большое полотнище холста было расстелено на полу перед стулом, на который вновь уселся хозяин, указав своему гостю на другой из двух находившихся в комнате стульев.

Это был невысокий, но очень широкоплечий человек с белоснежными волосами и начинающейся катарактой обоих глаз. Руки его были коричневыми и жесткими, с узловатыми суставами пальцев.

— Ну? — повторил он.

— Ян Ольвегг, — послышалось в ответ.

Глаза его слегка расширились, затем превратились в щелки. Он взвешивал в руке большущие ножницы.

— «Опять в краю моем цветет медвяный вереск», — произнес князь.

Хозяин застыл, потом вдруг улыбнулся.

— «А меда мы не пьем!» — сказал он, швыряя ножницы на свою работу. — Сколько же лет минуло, Сэм?

— Я потерял счет годам.

— Я тоже. Но, должно быть, прошло лет сорок… сорок пять? — с тех пор, как я тебя видел в последний раз. И мед, и эль, бьюсь об заклад, прорвали к черту все плотины?

Сэм кивнул.

— Даже и не знаю, с чего начать, — сказал ему старик.

— Начни с того, почему вдруг «Яннагга»?

— А почему бы и нет? Звучит честно, и для работяги вполне годится. Ну а ты сам? Все еще балуешься княжением?

— Я все еще я, — сказал Сэм, — и меня все еще зовут Сиддхартхой, когда спешат на мой зов.

Его собеседник хихикнул.

— И Победоносным, «Бичом Демонов», — нараспев продекламировал он. — Ну хорошо. Раз ты оделся не по своему богатству, значит, по обыкновению разнюхиваешь, что к чему? Сэм кивнул:

— И наткнулся на многое, чего не понимаю.

— Ага, — вздохнул Ян. — Ага. С чего бы начать? И как? А вот как, я расскажу тебе о себе… Слишком много дурной кармы накопил я, чтобы получить право на новомодный перенос.

— Что?

— Дурная карма, говорю. Старая религия — не только Религия, это показная, насаждаемая и до жути доказуемая религия. Но не очень-то громко про то думай. Лет этак двенадцать тому назад Совет утвердил обязательное психозондирование тех, кто домогается обновления. Это было как раз после раскола между акселеристами и деикратами, когда Святая Коалиция выперла всех молодых технарей и присвоила себе право зажимать их и дальше. Простейшим решением оказалось, конечно, проблему просто изжить — со света. Храмовая орава стакнулась с телоторговцами, заказчику стали зондировать мозги и акселеристам отказывать в обновлении или… ну… ладно. Теперь акселеристов не так уж много. Но это было только начало. Божественная партия тут же смекнула, что здесь же лежит и путь к власти. Сканировать мозг стало стандартной процедурой, предшествующей переносу. Торговцы телами превратились в Хозяев Кармы и стали частью храмовой структуры. Они вычитывают твою прошлую жизнь, взвешивают карму и определяют ту жизнь, что тебе предстоит. Идеальный способ поддерживать кастовую систему и крепить контроль деикратов. Между прочим, большинство наших старых знакомцев по самый нимб в этом промысле.

— Мой Бог! — воскликнул Сэм.

— Боги, — поправил Ян. — Их всегда считали богами — еще бы, с их Обликами и Атрибутами; но они теперь сделали из этого нечто до крайности официальное. И любой, кому случилось быть одним из Первых, лучше бы, черт побери, заранее понял, к чему он стремится — к быстрому обожествлению или к костру, когда он в эти дни вступает в Палаты Кармы. А когда тебе на прием? — заключил он.

— Завтра, — ответил Сэм, — после полудня… А как же ты бродишь тут, если у тебя нет ни нимба, ни пригоршни перунов?

— Потому что у меня нашлась пара друзей, и они навели меня на мысль, что лучше пожить еще — тихо-мирно, — чем идти под зонд. Всем сердцем воспринял я их мудрый совет, и вот, все еще способен починять паруса и подчас взбаламутить соседнюю забегаловку. Иначе, — он поднял мозолистую, искореженную руку и щелкнул пальцами, — если не подлинная смерть, то, может статься, тело, прошпигованное раком, или захватывающая жизнь холощеного водяного буйвола, или…

— Собаки? — перебил Сэм.

— Ну да, — подтвердил Ян.

И он разлил спиртное, нарушив этим и тишину, и пустоту двух стаканов.

— Спасибо.

— В пекло, — и он убрал бутылку.

— Да еще на пустой желудок… Ты сам его делаешь?

— Угу. Перегонный куб в соседней комнате.

— Поздравь, я догадался. Если у меня и была плохая карма, теперь она вся растворилась.

— Чего-чего, а четкости и ясности в том, что такое плохая карма, наши приятели боги не переваривают.

— А почему ты думаешь, что у тебя она есть?

— Я хотел поторговать здесь машинами среди наших потомков. Был за это бит на Совете. Публично покаялся и тешил себя надеждой, что они забудут. Но акселеризм нынче так далек, никогда ему не вернуться, пока я не помер. Да, жалко. Хотелось бы вновь поднять паруса и — вперед, к чужому горизонту. Или поднять корабль…

— А что, зонд настолько чувствителен, что может уловить нечто столь неощутимое, как склонность к акселеризму?