Тигр, олень, женьшень - Янковский Валерий Юрьевич - Страница 50

Пак был направлен в поселок за носильщиками. Он вернул мне пистолет и, сияя, с одной палкой в руках бодро зашагал через лес, счастливый и гордый, так никогда и не узнав, что сжимал в руках незаряженное оружие. Куда делись недавние страхи? Глядя на него, можно было подумать, что сегодня уничтожены все опасные звери Маньчжурии…

Освежеванного тигра выносили вдевятером. Мне досталась необезжиренная шкура, которая показалась свинцовой, на пути к палатке пришлось не раз отдыхать. Взвесить груз целиком не удалось, однако, по общему подсчету, он тянул не менее 350 килограммов. Но что удивительно — розовое жирное мясо хищника оказалось на редкость вкусным. Мы натопили несколько литров янтарного жира, на котором жарили лепешки. А мясо, законсервированное начальником лесоучастка по-японски, со специями, было просто превосходным!

Расстелив шкуру посреди чисто выметенного двора, японец скрупулезно измерил ее длину от носа до хвоста. Вышло одиннадцать с половиной футов — более чем три и три четверти метра!

Очищенные кости, почти по цене пантов, взяли китайские аптекари; шкура украсила роскошную гостиную семейства Бринер в Харбине. А огромный череп с желтоватыми клыками — с большой палец каждый — Шин подарил другу юности — моему отцу. В его богатой коллекции рогов, клыков и черепов этот занял самое почетное место.

Секачиха

За тонкой стенкой брезентовой палатки монотонно ворчала морозная ночь. Тайга шелестела неопавшим листом орешника, ветер скрипел поврежденным деревом, гудел в вершинах сухостоя. Но в железной печурке мирно потрескивали дрова, и было так тепло, что охотники отдыхали в рубашках. При желтоватом свете надетой на прутик свечи обветренные небритые лица казались бронзовыми, а шеи неправдоподобно белыми.

Мы с братом, сидя на шкурах, чистили сплетенными из конопли шомполами винтовки, кашевар Чигони копошился над кастрюлей. Снаружи тихо ворчали и взвизгивали во сне в устроенных для них гнездах набегавшиеся за день собаки.

Вдруг они затявкали на разные голоса. Но издали донесся низкий окрик, псы смолкли, послышался скрип приближающихся шагов. Ближе, ближе. Приподнялась полосатая пола брезента, в проеме сверкнули очки и багрово-красный от мороза нос.

— Здорово, ребята!

— Жорка! Ай да молодец! Как разыскал нас в этакой тьме?

Он вполз, стянул винчестер, протер сразу запотевшие в тепле очки, показал в улыбке золотые вперемежку со стальными зубы.

— Как? Это вам со света кажется, что темно, а на деле звезды и Млечный путь добро освещают. Да и тропинка набита, нога чувствует, когда собьешься. Кабы не мороз, эта прогулка — одно удовольствие. Ну, всем доброй охоты, кто джунглей законы хранит! — То была его любимейшая цитата из Киплинга.

Шустрый Чигони подбросил дубовых дров, поставил на печурку сковородку. Жестяная походная печка вмиг порозовела, на кабаньем нутряном сале зашипело белое мясо годовалого поросенка. Зажгли вторую свечу, освободили место. Устраивая свою постель на запасной шкуре косули, Георгий выложил все последние новости и сообщил, что «удрал в отпуск» на всю неделю.

— Как хотите, ребята, а без кабана я отсюда возвращаться не намерен. Ясно? Как, есть зверь? Хорошо разведали сопки? Добре, а вот и коньячок к чаю.

Мы стали табором за несколько дней до его приезда. На дне извилистого распадка облюбовали старую дубовую рощу и назвали свой новый табор Дубовым.

— Зверь есть: и коза, и кабан, и тигры шатаются.

— Ну, этих оставьте себе, мне с ними не по пути. Когда натыкаюсь на след полосатого, предпочитаю двигаться в обратном направлении.

— Как же, помним твою привычку. А Арсений недавно следил крупного «кота» целый день и к вечеру нашел — знаешь что? В дупле липы берлогу медведя-муравьятника. И остатки самого мишки: тигр его вытащил из дупла и сожрал почти целиком.

— О, черт! Ну и что же ты, Арс?

— Да что. Заночевал в тайге, думал завтра нагнать. Но не получилось: тигр вышел на вытаявшие крутые склоны и затерялся. Валерий и Чигони ждали меня, ночь не спали, а я вернулся на второй день уже в темноте — далеко завел!

Я невольно снова пережил эту тревожную ночь.

— Ох и ругал я его! Ведь чего только не передумал. То ли ногу сломал, то ли под зверя попал, то ли на хунхузов напоролся…

— Ну ладно, от встречи с тиграми и хунхузами, надеюсь, бог милует. Мне бы хоть немудрящего кабана. Слушай, Валерка, возьми завтра с собой, я в здешних сопках впервые…

Утром Арсений ушел на восток, а мы с Георгием отправились в западном направлении. Чигони, как всегда, занимался хозяйственными делами, свору в тот день оставили с ним.

День выдался морозный и ветреный. Мы не торопясь пересекали длинные, поросшие дубовым редколесьем гривки, сбегавшие с покрытой густым кедровником огромной горы Татудинзы.

Урожай желудя был таким, что на крутых, выдутых ветрами склонах нога буквально катилась по ковру потемневших за зиму плодов. Чертыхаясь, мы старались обходить такие участки.

Богатый желудь привлек много зверя. То и дело встречались ровные стежки чуть заметенных снегом кабаньих следов, лежки и перепаханные замысловатые узоры на месте их пастьбы. Козы исследили лес вдоль и поперек.

Мы шагнули за возвышенность и замерли. Три крупных серо-бурых косули вскочили с лежек и легко запрыгали прочь. Я крикнул: «Кук!» Они сделали несколько замедленных прыжков и остановились, расставив уши. Жорж сорвал с плеча винчестер.

— Если хочешь увидеть кабана, не стреляй! На коз поохотиться успеешь. Пусть бегут, мяса на таборе сколько хочешь…

Козы сорвались и запорхали, как балерины. Жорж проворчал: «Ладно», — и со вздохом повесил винтовку на плечо.

Наконец выбрались к западным отрогам горы, где ветер свирепствовал особо яростно. Срывал и кидал в глаза сухой смерзшийся снег, закручивал смерчи, гнул кустарники, свистел среди деревьев. Прикрывая носы рукавицами, посоветовались и разошлись: Жорж пошел пересекать овражки выше, я — ниже. Вскоре мы потеряли друг друга из виду. Я перевалил через третий ключик, когда услышал в вершине слабый звук выстрела, потом второго, приглушенный ветром крик.

«Неужели Жорка угодил под кабана?!» Я начал торопливо карабкаться в гору. Пыхтя, взобрался на возвышенность и попятился: шагах в пятнадцати вполоборота стоял массивный, черный с проседью секач. Он стоял на маленькой полянке среди сухой полыни и кустов, пошатываясь. И, как топором по мерзлому дереву, звонко щелкал клыками, поводил из стороны в сторону страшной клинообразной головой, но меня, вероятно, еще не видел.

«Ранен и готов к атаке, не зевай!» Винтовка была в руках, и я с ходу выстрелил под настороженное щетинистое ухо. Секач повалился набок, забил по снегу ногами. Тут я снова услышал крик и увидел Жоржа. Он стоял с винчестером наготове; кабан ему не был виден, однако, зная повадки раненого вепря, на сближение не спешил, призывая на помощь меня. Осторожность в общем не лишняя. Я крикнул:

— Готов, иди сюда!

Мы надергали из холки зверя длинную толстую щетину, выпилили большие красивые клыки. Жорж был в восторге, у него сияло все: очки, горбатый пунцовый нос, сталь и золото коронок.

Вернулись на табор поздно. Вычистили ружья, отогрелись, обсудили планы на завтра. Арсений признался, что обнаружил неподалеку свежие следы, но имеет свои соображения: лишние участники помешают. Он подмигнул серо-зеленым глазом:

— Не будем толкаться. Всем доброй охоты!

Ладно. У нас никто никого не принуждал. Мы с Жоржем решили взять свору и идти на Татудинзу, к границе кедровника.

Вышли до солнца. Утро стояло на редкость тихое, погожее. Арсений приложил ладонь к козырьку мохнатой шапки из меха горала, перекинул винтовку стволом, вперед (так удобнее пробираться сквозь заросли) и нырнул в кусты. Мы собрали собак и полезли в гору. Добрались в одиннадцатом часу и скоро наткнулись на свежую копанину: кабаны паслись ночью.