Саддам Хусейн - Апдайк Робин Дж. - Страница 44

— Мы имеем право заявить, и при этом не фальсифицируя историю, — взволнованно произнес он, — что мы внуки имама Хусейна.

Вербовка святейших фигур ислама во имя политических целей отразила крайнюю степень и беспринципного прагматизма Хусейна, и его тревоги. Он рассчитал, что националистические и светские идеи Баас мало пригодны для сдерживания все возрастающего иранского давления на его режим. Хомейни хотел свергнуть его, разжигая религиозные чувства шиитов, а следовательно, ему надо было противопоставить те же средства. Если предложенная игра называется религией, надо ей обучиться. На протяжении всего последующего десятилетия, когда он боролся не на жизнь, а на смерть в восьмилетней войне против Ирана, ему приходилось широко использовать религиозный символизм, отодвинув в сторону идеологию и фразеологию Баас. Какова бы ни была суть идеологии, ее ценность определялась лишь ее эффективностью для одной цели — политического выживания Хусейна.

Новая тактика Саддама проводилась в жизнь без передышки, в которой он в 1979 и 1980 годах так нуждался. Иранцы и подпольные организации иракских шиитов, поддерживаемые ими, оставались равнодушными к его показному благочестию, продолжая свою неистовую борьбу против его режима. Это, в свою очередь, заставляло Саддама сопровождать свои усилия по умиротворению шиитов жестокой репрессивной тактикой, которая привела его в президентский дворец. Он обрушился на подпольные организации шиитов, ответил на иранскую пропагандистскую кампанию серией словесных атак на аятоллу Хомейни, которого он назвал «шахом в тюрбане», и поддерживал сепаратистских элементов в Иране, таких как курды и хузистанские арабы. Он также ускорил рост иракских вооруженных сил и попытался сплотить арабские государства вокруг своего режима, провозгласив в феврале 1980 года Национальную Хартию, которая пыталась превратить арабскую нацию в единый фронт, направленный против «внешней агрессии». Глубоко потрясенный неприкрытым намерением Ирана поразить его режим в самую сердцевину, особенно после неудавшегося покушения на жизнь Азиза, Саддам воспринял иранскую угрозу гораздо более серьезно и ответил драконовскими мерами против шиитской оппозиции. Не прошло и двух недель после неудачной попытки устранить Азиза, как самый видный шиитский религиозный деятель Ирака, аятолла Мухаммед Бакир аль-Садр, находившийся под домашним арестом несколько месяцев, был казнен вместе со своей сестрой. А вслед за своим почитаемым пастырем были расстреляны сотни шиитских политзаключенных, преимущественно члены партии Дава. Эта эпидемия убийств не миновала и вооруженные силы, где были казнены несколько десятков офицеров, некоторые из них лишь потому, что не смогли справиться с возрастающей волной иранского терроризма в стране, другие же пали жертвами стандартного обвинения в заговоре против режима. Хусейну удалось изолировать южную часть Ирака, не допуская иностранных, особенно иранских, паломников к священным шиитским местам. О степени его беспокойства свидетельствует тот факт, что из страны было выслано около ста тысяч иракских шиитов.

Эти контрмеры не произвели никакого впечатления на революционный режим в Иране. В ответ на угрозу Саддама Хусейна отомстить за покушение на жизнь Азиза, аятолла Хомейни 9 июня 1980 года призвал иракских шиитов свергнуть «правительство Саддама». Министр иностранных дел Ирана, Садег Готбзаде, сообщил в тот же самый день, что его правительство приняло решение уничтожить баасистский режим в Ираке. Та же тема была снова затронута через два дня иранским президентом Абул Хасаном Банисадром, который также предупредил, что если обстановка на границе ухудшится, Иран начнет войну. Иранский министр обороны открыто обрисовал некоторые перспективы вероятной иракско-иранской войны.

— Если иранская армия войдет в Ирак, — сказал он, — иракские шииты встретят ее с распростертыми объятиями.

К тому времени ирано-иракская конфронтация уже вступила в новую фазу, со стычками вдоль общей границы. В августе они превратились в тяжелые бои с участием танков и артиллерии и с воздушными ударами.

Подрывная деятельность Ирана вообще и длительные, все более ожесточенные приграничные стычки в частности привели Саддама Хусейна к заключению, что у него нет другой альтернативы, кроме как обуздать иранскую угрозу с помощью полномасштабной войны. Столкнувшись второй раз за десять лет с решимостью Ирана нарушить статус-кво в регионе по своему собственному проекту и сохранив горькие воспоминания о вооруженном конфликте с Ираном в начале 1970-х годов, Хусейн всерьез сомневался, сможет ли его режим выдержать еще одну длительную, изнуряющую конфронтацию с Ираном. К этим соображениям прибавлялась уникальная природа нового теократического режима в Иране. Шах, при всей своей военной мощи и честолюбивых планах, представлялся Хусейну разумным, хоть и малоприятным человеком. Конечно, его цели были противоположны национальным интересам Ирака, и достижение оных неизбежно происходило за счет Ирака. Однако, шах не пытался убрать баасистский режим, и его вмешательство во внутренние дела Ирака было ограниченным и предназначалось исключительно для демонстрации военного превосходства Ирана перед Ираком. Как только стремления шаха к гегемонии в Заливе были признаны, можно было заключить сделку (пусть и невыгодную для Ирака) и более или менее рассчитывать, что обе стороны будут соблюдать ее условия.

Напротив, революционный режим в Тегеране был соперником совершенно иного типа — действующим неразумно, с бескомпромиссной идеологией в качестве мотива. Он преследовал цели, совершенно неприемлемые для Хусейна и сбрасывающие его со счетов. Духовным лицам не нужна была лишняя территория, не говоря уже о расчленении Ирака. Их экспансионизм был духовным, и, в отличие от шаха, они были непреклонны в решении свергнуть Хусейна и светский режим баасистов. Все больше и больше убеждаясь в действительных целях иранского режима, Хусейн понял, что не сможет примириться с превосходством Ирана, которое он молча признал в 1975 году. Теперь такое превосходство могло, в конце концов, привести к его краху, а скорее всего, к его физическому уничтожению. Поэтому он пришел к выводу, что единственный способ сдержать иранскую угрозу — это воспользоваться временной слабостью Ирана после революции и поднять ставки с обеих сторон, прибегнув к открытой, поддерживаемой всей мощью государства военной силе. 7 сентября 1980 года Ирак обвинил Иран в обстреле иракских приграничных городов с территорий, по Алжирскому соглашению принадлежащих Ирану, и потребовал немедленной эвакуации иранских сил из этих районов. Вскоре после этого Ирак двинулся «освобождать» эти спорные районы и 10 сентября объявил, что эта миссия выполнена. Через неделю Хусейн формально аннулировал Алжирское соглашение. Теперь война была практически неизбежна.

Решение Хусейна воевать было принято как бы нехотя и без всякого энтузиазма. Похоже, он решился на эту войну вовсе не для осуществления заранее обдуманного «великого плана», а был втянут в нее своим неизбывным страхом за собственное политическое выживание. Война не была его скоропалительным выбором, но крайней мерой, к которой он прибегнул только после всех других попыток отклонить давление Ирана. Это был упреждающий шаг, рассчитанный на использование временной оказии, средством избежать иранской угрозы его режиму, безжалостный и рассчитанный акт использования иракского народа в качестве живого щита, чтобы защитить его политическое будущее. Если Саддам, помимо сдерживания иранской угрозы, лелеял еще какие-то планы, а это не исключено, то они отнюдь не были причиной для начала войны, они были делом второстепенным.

Хусейн вторгся в Иран из страха, а не из алчности: уже весной 1980 года он публично упоминал об угрозе распада Ирака на три мелких государства — суннитское, шиитское и курдское. При взгляде назад оказалось, что эти опасения были сильно преувеличены, так как большинство иракских шиитов презрительно игнорировали воинствующий вид ислама, навязываемый Хомейни. Однако, если принять во внимание волнения среди шиитов в конце 1970-х гг., мощное давление Ирана на режим Баас и параноидальное стремление Хусейна обеспечить свое политическое долголетие, его тревоги жарким летом 1980 года были вполне объяснимы.