Король и Шут (СИ) - Туровников Юрий Юрьевич - Страница 21

21

— Мой народ! Любите ли вы меня так, как я вас? Я счастлив, что вы поверили мне и избрали своим правителем! Вы не пожалеете, клянусь своими усами! — министр убрал саблю на место и упер руки в бока и широко расставил ноги, — Я буду грозным, но справедливым. Хотя… Да, первое время надо быть именно таким, чтобы чернь стала доверять мне, а потом можно будет и налоги поднять. Представляю выражение лица Генриха!

Шут нахмурился и почесал подбородок.

«Ты чего, старый осел, удумал, уж не государственный ли переворот?».

Но опасения Прохора не оправдались, и он облегченно вздохнул. Генерал забрался на кровать, укрылся одеялом и продолжил размышлять, медленно погружаясь в сон.

— А потом, чего доброго, — офицер зевнул, — народ поднимется супротив меня, свергнет и повесит, аки супостата, на каком-нибудь дубе, буду там болтаться, пока веревка не перетрется. Или застрелит кто, пока буду в карете по улице ехать. Нет, пожалуй, ни к чему мне трон. Министром спокойнее: получил приказ — выполнил. Жалование большое, полный пансион и все такое. Хотя…

Через мгновение несостоявшийся правитель уже храпел.

— Представляет он… — и шут продолжил свой обход. — Фантазер!

Пройдя по длинному коридору, Прохор разбудил караульных, что задремали на посту у входа, и по бесконечным ступеням спустился обратно на кухню, чтобы проконтролировать процесс приготовления пищи, да и подкрепиться заодно. До завтрака еще долго, а живот уже урчит и настойчиво просит есть.

Кухня блестела, как доспехи гвардейцев на параде в честь празднования семидесятилетия государя. Свет десятков масляных ламп играл бликами на кухонной утвари. Развешенные на стенах различной длинны ножи, ложки, половники, сковородки и ковши мирно покоились на своих местах. Колонны кастрюль, тарелок и кубков уходили под самый потолок. В печах потрескивали поленья, а языки пламени вырывались наружу из-за приоткрытых заслонок. В больших котлах бурлила вода, которая пойдет на утренний туалет королевских особ, а в посудинах поменьше уже варилась ароматная похлебка. Рядом на живом огне поваренок вращал на вертеле тушку молочного поросенка. Сам хозяин кухни, полный мужичок, в белом фартуке и накрахмаленном колпаке, ловко нарезал овощи, напевая на все помещение свою любимую песню, что заучил, гуляя по вечерам в таверне и слушая артистов.

 Никто не ждал, что будет праздник в этот день,  но все равно явились все, кому не лень.  Уж так в деревне повелось: резвись, коль выпить удалось!  И даже гоблин-борода с холмов пришел сюда.  Пели песни до утра, пого танцевали.  Каждый наливал вина, пить не уставали!  Был странный вкус, но людям было наплевать,  не дуя в ус, напились и давай гулять.  Какая разница, что пьешь — себе и ближнему налей.  Чем больше в рот себе вольешь, тем будет веселей! Хэй!  Пели песни до утра, пого танцевали.  Каждый наливал вина, пить не уставали!  И только гоблин, как бревно, упал и распростерся ниц,  узнав, что хоббиты вино варили из яиц!  Пели песни до утра, пого танцевали.  Каждый наливал вина, пить не уставали!  Ведь простой народ, что попало пьет,  если это хоть немного по мозгам дает!  Пели песни до утра, пого танцевали,  Каждый наливал вина, пить не уставали!  Все придут на пир, лишь бы повод был.  Сладок уксус на халяву, кто-то говорил!  В деревню хоббиты пришли и принесли вино,  и местный староста тогда на праздник дал добро.  В их появлении был бесхитростный расчет:  - Мы людям принесем вино,  они же нам дадут за это мед!  Чего скрывать — и я там был,  вино со всеми вместе пил.  Своим я видом фей пугал, под дубом бешено рыгал!

Шут слушал пение повара, прислонившись к большому шкафу, набитому до отказа серебряной посудой.

— Сколько тебя знаю, — откашлялся в кулак Прохор, — ты всегда веселый, Гарри. Такое впечатление, что тебе невозможно испортить настроение.

Тот закончил песню и обернулся, чтобы посмотреть на столь раннего гостя.

— Приветствую, — повар кивнул. — Отчего же, однажды некий олух попытался мне его испоганить, но плохо кончил, — и Гарри со всего маху воткнул огромный тесак в разделочную доску. — Ты же меня знаешь, я бью всего два раза, причем второй — по крышке гроба.

Оба зычно засмеялись, чем напугали поварят: один даже с грохотом уронил кастрюлю, которая покатилась по полу. Хозяин кухни недовольно посмотрел на ученика.

— Руки-крюки! Пойдешь на солеварню работать, бездарь! Почему картофель до сих пор не почищен, а?!

— Сей момент! — побледнел мальчонка и заметался по помещению.

Прохор усмехнулся.

«Вот это подход, поэтому на кухне всегда порядок! Вот такого бы министра, цены б ему не было, не то, что наш, мямля, — а вслух сказал».

— Угости-ка меня чем-нибудь, — и потер живот. — Урчит, спасу нет.

— Утка вчерашняя осталась, подойдет? — шут кивнул. — Еще кисель есть.

— Давай, — и весельчак сел за столик, предназначенный для приема пищи работниками. — И сам присядь.

Гарри накрыл в считанные секунды, прикрикнул на подмастерьев и присоединился к высокопоставленному гостю, усаживаясь на бочонок с вином, вместо стула. Прохор отщипнул мяса, макнул его в соус и отправил в рот, прикусив сочным помидором, что брызнул соком по сторонам, запачкав идеально белый фартук повара.

— Ох, ё… — прикрыл рот шут, а Гарри нахмурился. — Извини.

— Ну вот что ты за человек? Не успел прийти, уже неприятности начались. Новый фартук совсем, только сегодня одел.

— Отдашь королевской прачке, она отстирает, — попытался сгладить вину Прохор.

Толстяк махнул рукой.

— Ей отдашь, и можно забыть. Постирает с тряпьем каким-нибудь и все, только полы мыть потом. Я жене накажу.

Прохор отхлебнул киселя прямо из кувшина, проигнорировав предложенную кружку, и посмотрел на часы.

— Ого! Скоро Генрих проснется. Сейчас пришлю водоносов, — шут поднялся со стула. — Рад был снова увидиться. Мой поклон супруге и детям. Сколько их, кстати, у тебя уже?

Хозяин кухни вздохнул.

— Третьего дня пятого родила. Опять девка. Кто их всех замуж возьмет, ума не приложу!

Прохор сочувственно покивал и засунул в карман яблоко, которое взял из большой корзины, стоявшей у входа.

— Проси у государя прибавку, копи приданое. Ну ладно, заболтал ты меня!

Шут выскочил за двери и вприпрыжку стал преодолевать лестничные марши древнего замка. Звук его шагов эхом разлетался по коридорам. Навстречу королевскому весельчаку попались тушилы, в обязанности которых входило гасить факелы и лампы и открывать оконные ставни утром, когда вставало солнце, и наоборот, едва дневное светило скатывалось за горизонт, рассеивать мрак замка, зажигая светильники и затворяя окна.

* * *

Присутствовать при ежедневном омовении королевских телес шут не стал, по крайней мере, смотреть на заплывшего жиром сюзерена Прохор не испытывал никакого желания, вот королева — другое дело, там и низ ничего, и верх о-го-го, но неловко как-то стоять и пялиться, хоть и можно прикинуться дураком… А вот от завтрака шуту отвертеться опять не удалось. Самодержец потребовал от него компании и дружеской беседы, так как его благоверной претили всякие беседы, кроме обсуждения новых украшений или платьев.