Иная терра.Трилогия - Эльтеррус Иар - Страница 165

— Станут изгоями? — с иронией перебил ведущий.

— Нет, что вы. Популяция изгоев и так будет пополняться. Человечество небезнадежно, и у него есть шанс побороть систему, так что профнепригодные винтики всегда будут оставаться и отваливаться. А дети изгоев… знаете, это я глупость сказал. У изгоев просто не будет детей.

— Как вы считаете, существует ли вероятность того, что изгои могут объединиться внутри системы, мимикрируя под добропорядочных членов общества?

— Для начала давайте определимся, о каких именно изгоях вы говорите? Со знаком «плюс», или со знаком «минус»?

— И о тех, и о других.

— Те, что со знаком «минус» — безусловно. Больше того, многие из них в итоге даже не станут изгоями. А вот другие… нет. Не смогут. Система провоцирует потенциальных бунтарей, лишенных возможности развивать свои таланты, на бунт.

— Таким образом, общество будет защищено от них?

— До какого-то момента — безусловно.

— Какого, например?

— Новый апокалипсис, — улыбнулся профессор. — И вы не представляете, как мне жаль, что я до этого момента не доживу.

— Вам всего сорок пять лет…

— Увы, на ближайшие полстолетия концов света не запланировано. Вернемся к теме беседы?

— Да, конечно. Мы остановились…

— Мы остановились на том, о чем мне больше нечего сказать.

— Тогда вернемся к вопросам производства. Ваша позиция относительно производства одежды, жилья, продуктов и тому подобных предметов ясна…

— Не надо передергивать.

— Что же, по-вашему, должно производить общество на самом деле?

— Нынешнее? Аннигиляционную бомбу, чтобы взорвать себя. А если серьезно… Вы никогда не задумывались о том, сколько средств тратится на разработку, допустим, новых автомобилей, отличающихся только внешним видом, на создание новых виртуальных игр с эффектом присутствия, на изобретение новой косметики, которая не размажется даже при ядерном взрыве? Задумайтесь и поинтересуйтесь. Еще можете сравнить, к примеру, суммы, затраченные на постройку элитного жилья, и суммы, затраченные на восстановление жилых районов Екатеринбурга, где до сих пор не решена проблема перенаселения коммунальных квартир.

— Вы не ответили на вопрос.

Всеволод Владимирович опять вздохнул. Посмотрел на интервьюера, вздохнул еще раз. Взял со столика стакан, наполнил водой, покрутил в пальцах, поставил на место.

— Не то, что направлено на усугубление потребления. Не то, что служит для удовольствия. Вместо новых виртуальных игр и новой техники для них — роботы для выполнения простой работы на заводах, к примеру.

— И тысячи людей тут же останутся без работы.

— Да, тысячи людей смогут получить образование. На сэкономленные государством при замене работников машинами деньги.

— Допустим. А где будут работать эти получившие образование люди? Кому нужно такое количество…

— Кого? — перебил Меркурьев. — Инженеров? Ученых? Врачей? Моя бы воля, я бы ввел обязательное тестирование подростков среднего школьного возраста на определение предрасположенности к тому или иному виду деятельности. Какое количество проблем сразу решилось бы, сколько прекрасных специалистов получила бы страна через десять лет, сколько судеб не было бы сломано! Но это все мечты, к сожалению. Обществу потребителей, где новый вид туши для ресниц куда важнее, чем освоение космоса, специалисты не нужны.

Он тяжело поднялся.

— Но мы еще не закончили… — робко заметил ведущий.

— Какая мне разница, закончили вы, или нет? — безразлично сказал профессор. — Я сказал все, что я хотел сказать. А у вас в программе стоит интервью со мной. И черта с два вы нарежете даже половину времени из того, что я наговорил «нейтрального». Придется либо заменять программу — а на вашем канале это не приветствуется, либо…

— Либо пускать в эфир то, что вы наговорили. Умно, Всеволод Владимирович, — раздался со стороны двери приятный баритон. — Но предсказуемо, к вашему сожалению.

В круг света ступил мужчина лет тридцати пяти, темноволосый, с привлекательным лицом и живыми темно-карими глазами. Меркурьев при виде него помрачнел, кулаки его сжались.

— Майор Лебедев, какая неприятная встреча, — процедил он сквозь зубы.

— Мы же предупреждали вас, Всеволод Владимирович, — совершенно спокойно сказал Лебедев, останавливаясь в паре шагов от профессора. — Вы — известный ученый, прекрасный специалист, добропорядочный семьянин, и все такое. Казалось бы, образцовый член общества. Ну зачем вам вся эта муть? Оппозиция, одинокий глас правды… Зачем?

— Вам не понять.

— Безусловно. Зато вам, Всеволод Владимирович, должно быть предельно понятно, что у вас ничего не выйдет. Ни одна передача с вашим участием не пойдет в эфир до того, как с ней ознакомятся в Четвертом управлении. Госбезопасность — это, знаете ли, не шутки… Да и даже если бы пошла, даже если бы люди услышали ваш, простите, бред про систему и винтики — думаете, вам бы кто-нибудь поверил? Хотя, возможно, кто-нибудь и поверил бы — вот только едва ли стал бы что-нибудь менять.

— Тогда какая вам вообще разница? Зачем вам так важно заставить меня молчать?

— Вы же сами говорили, Всеволод Владимирович. Изгои. Негодные винтики. Сломанные, неспособные работать в системе. Хуже того — могущие по злому умыслу или по глупости нарушить что-то в отлаженном механизме. Одна из задач Четвертого управления — не допустить преступного инакомыслия. А вы именно его и провоцируете.

— И теперь вам поручено заставить меня говорить то, что угодно системе?

— Что вы! Во-первых, если вы начнете говорить то, что полезно слышать людям, это будет воспринято неправильно.

— Вы хотели сказать, что это будет трактовано именно так, как есть на самом деле, — желчно поправил Меркурьев.

— В данном случае нет никакой разницы. Нас устроит, если вы хотя бы не будете говорить то, что людям слышать вредно.

— Там было еще какое-то «во-вторых».

— Во-вторых, если бы мы хотели вас заставить, Всеволод Владимирович, то мы разговаривали бы с вами в менее удобном для вас месте. И не только с вами, а с вашей женой, к примеру. Или дочерью — на ваш выбор.

Профессор побледнел.

— Семью не трогайте, — тихо сказал он, опуская взгляд. — Они-то тут не при чем.

— Поверьте, не имею не малейшего желания трогать вашу семью, — спокойно отозвался Лебедев. — Вот только и вы меня поймите — если вы не пойдете нам навстречу, мы будем просто вынуждены прибегнуть к иным методам уговоров.

— Что вы от меня хотите? — после непродолжительного молчания спросил Меркурьев.

Он уже не казался таким уверенным, широкие, совсем не профессорские плечи поникли, взгляд сделался, как у загнанного пса.

— Ничего особенного, Всеволод Владимирович. Для начала будет вполне достаточно, если в следующей передаче, в которой вы примете участие, вы не станете выдвигать эти свои умозрительные теории.

— Это для начала. А дальше? Мою семью оставят в покое, если я буду молчать?

— Полагаю, что да. Хотя, сами понимаете, гарантировать я ничего не могу. Если бы вы образумились раньше — может, и можно было бы говорить о гарантиях.

— А если я решу уехать из города? — осторожно спросил профессор.

— Да ради бога, Всеволод Владимирович! Вы что, думаете, за вами теперь будет круглосуточная слежка? Ничего подобного. Просто замолчите. Этого достаточно.

— Тогда я уеду, — бросил Меркурьев, резко вскидывая голову. — Завтра же.

— Уезжайте. Еще раз повторяю, если вы будете молчать — вас никто не тронет. Вы — достаточно известный человек, нам невыгодно делать из вас мученика за свободу. Собирайтесь и уезжайте.

— И вы не боитесь, что я, оказавшись в безопасности, снова начну говорить правду?

— Всеволод Владимирович, вы соглашаетесь на наши условия только потому, что опасность грозит вашей семье, верно? И я не думаю, что ваше отношение к жене и детям изменится вместе со сменой места жительства.

Он все понял. Стиснул зубы, посмотрел Лебедеву в глаза.

— Вы могли бы прямо сказать, что не отпустите семью со мной.