Иная терра.Трилогия - Эльтеррус Иар - Страница 168

Некоторые собрались в группы и ушли в заброшенные деревни. Восстановили дома, распахали поля, стали выращивать зерно и картофель, разводить живность, в общем, вести натуральное хозяйство. Поначалу власти отыскивали эти деревни и объясняли жителям незаконность застройки государственной земли, предупреждали о необходимости платить налоги, уезжали, через месяц возвращались — и не находили никого. Брошенные дома, брошенные поля, и ни единой живой души. Деревенские забирали все — и обустраивались на новом месте.

Несколько лет власти безуспешно пытались бороться с «незаконным использованием государственной земли», а потом им это надоело — в конце концов, от деревень не было никакого вреда. В пятьдесят первом деревенским даже официально разрешили не проходить процедуру чипирования — правда, при этом они лишились всех прав граждан Российской Федерации, а еще через четыре года была разработана схема, по которой житель деревни мог приобрести чип и гражданство. Как только власти смирились с существованием деревень, у тех возникла новая проблема: в «свободные поселения», как они теперь назывались, валом повалили разные личности, имеющие проблемы с законом.

Приезжали и по одному, и группами, поселялись, пытались переиначить жизнь деревни по своим представлениям, но в итоге у них ничего не выходило. Привыкшие к легким деньгам грабители и воры не умели и не хотели трудиться, так что одиночек выгоняли сами деревенские. Группы же, оккупировавшие деревню, в один прекрасный день, проснувшись, обнаруживали вокруг то же самое, что полиция во времена преследования свободных поселений — то есть, ничего и никого. Либо же вовсе не просыпались — привычные к тяжелой работе мужики были вполне способны за ночь выкопать яму достаточных размеров, а потом, защищая свой дом, прирезать захватчиков во сне, и отправить в эту самую яму.

— И что же, — спросил попутчик, с интересом выслушав рассказ водителя. — Власти так и оставили потенциальный рассадник революции в покое? Пусть плодятся и размножаются?

— Да какой там рассадник, если честно, — махнул рукой рыжебородый мужик, похожий на располневшего Тора. — Это только так принято было говорить, когда с ними боролись — мол, бунтари, анархисты, все такое… А на самом деле, туда уходят в основном от безнадежности. Кого с работы выгонят, и деваться некуда, или если жить негде, или еще чего. Когда не выжить — кто-то вешается, а кто-то уходит туда, где любой выживет, только пускай трудится.

— А вы были когда-нибудь в такой деревне?

— Не, не был. Они не очень-то приветствуют, чтобы кто-нибудь к ним приезжал просто так. Продукты на продажу сами привозят, на телегах с лошадьми. Все, что надо — тоже сами покупают, а покупают они не так много — инструмент да ткани, ну и кое-чего из продуктов, что самим не вырастить. Скажем, чай, или сахар.

— И где можно найти такую деревню?

Водила напрягся, посмотрел искоса на собеседника.

— А тебе зачем?

Парень вздохнул. Засучил рукав старой куртки, отодрал тряпицу, присохшую к начавшей заживать ране.

— Я беглый, — прямо сказал он. — Посадили за ерунду, а потом в корпорации срок увеличился раз в несколько. Бежал. В городе мне жизни нет, а жить хочется. Я ж еду-то просто так, подальше от. Мне было все равно, куда. А тут — эти деревни. Я не лентяй, работать могу, может, примут?

— Беглый, говоришь, — тяжело проговорил бородач. — Не боишься о таких вещах первому встречному говорить? А если я тебя, беглый, полиции на ближайшем посту сдам?

— Не сдашь, — уверенно покачал головой парень. — Ты человек грубый и жесткий, но честный и порядочный. Я такое чувствую. В худшем случае — выгонишь сейчас на трассу. Но не сдашь.

Несколько минут прошли в молчании. Потом водитель прикурил, в несколько глубоких затяжек прикончил сигарету, затушил ее в пепельнице.

— Я тебя высажу в полусотне километров за Ростовом. Там глухой лес такой — раньше поля были, а после катастрофы разросся этот лес за каких-то десять лет, и хрена с два его вырубишь. Пойдешь через этот лес строго на юго-запад. Если повезет — выйдешь на деревню. Не повезет — там и сгинешь. Больше ничем помочь не могу.

— Спасибо. Это уже очень много.

«Гораздо больше, чем то, на что я мог бы рассчитывать», — добавил он про себя. Указанием направления водила все же не ограничился — он отдал попутчику старый, еще докатастрофических времен, компас, полторы буханки хлеба, палку колбасы, полбутылки воды и два коробка спичек, завернутых в полиэтиленовый пакет.

Лес и впрямь оказался глухой. Метров сто — сто пятьдесят вдоль дороги еще можно было идти относительно свободно, но дальше начинался бурелом. Очень быстро непривычный к подобному парень устал, спала первоначальная эйфория, сопутствовавшая мыслям о деревне, в которой он видел что-то вроде Рая. Оказалось, что поваленные стволы гигантских деревьев, каких он, дитя города, ни разу в жизни даже не видел, очень скользкие от разбухшей под дождями и талым снегом трухлявой коры, а глубокие, полные слякотной грязи овраги обладают раскисшими берегами, и, перепрыгивая с одного края на другой, никогда нельзя быть уверенным в том, что приземлишься на твердую почву, а не провалишься по пояс в разжиженную землю.

На первый взгляд нестрашные тонкоствольные кусты имеют отвратительную привычку сечь хлесткими веточками лицо, каждый сучок норовит ткнуть в глаз, секунду назад твердая кочка проваливается под ногами, а льдистая глыба на проверку оказывается ноздреватым сугробом, и колкие комочки снега забиваются под одежду, где, вопреки законам термодинамики, вовсе не торопятся таять.

Стоило выбрать направление, в котором лес казался наиболее редким и чистым, как на пути будто бы из ниоткуда возникли густые заросли низкорослого, покрытого колючками кустарника, цеплявшегося за штаны и полы драной куртки.

Стоило преодолеть рывком полосу поваленных деревьев, устремляясь к свободной, привлекательно-голой полянке, как ноги проваливались в оттаявшую трясину по самую задницу, и приходилось десять минут медленно и осторожно, вспоминая все прочтенное когда-либо по этой теме, выбираться из болота.

Стоило, устав, присесть на широкий, мшистый пень в надежде четверть часа передохнуть и подкрепить силы, как пень разваливался в труху, пробивающуюся сквозь ткань и вызывающую дикий зуд. Стоило…

К вечеру он совершенно выбился из сил. Несколько раз на пути встречались подозрительно похожие друг на друга причудливо изогнутые деревья, постоянно попадались на глаза одни и те же заросли какого-то кустарника, дважды он видел плоский валун, покрытый черной плесенью, а один раз заметил на сучке что-то темное. Приблизившись и рассмотрев находку, парень пришел к выводу, что это обрывок его собственной куртки. Сил не было даже на то, чтобы выругаться — он просто нашел местечко посуше, закутался в драные остатки одежды, уселся под деревом, прижавшись спиной к твердому стволу, расположил компас ровно на северо-западе от себя, и провалился в глубокий сон.

Утро оказалось еще отвратительнее вечера. Во-первых, пошел дождь, и то немногое, что осталось относительно сухим после вчерашней «прогулки», вымокло до нитки. Во-вторых, компас лежал на том же месте, где и раньше, но теперь он лежал на юге. В-третьих, плохо упакованный хлеб размок и превратился в бурую кашу. Зато колбаса уцелела, но парень решил оставить ее на потом. Не обращая внимания на вкус, он съел раскисший хлеб, отжал куртку, натянул ее на себя, и пошел дальше — ни на что не ориентируясь, просто наугад.

К полудню выглянуло солнце, да и лес, кажется, поредел — по крайней мере, молодой человек был уверен, что уж пару километров в час он точно проходит. А вечером лес внезапно оборвался. Стояли стеной полувековые деревья, а перед ними расстилалось поле. Несколько секунд парень стоял как вкопанный, за полтора суток в буреломе городской мальчик успел забыть, как бывает без леса. Потом присмотрелся — в вечернем тумане виднелись очертания каких-то строений. Не помня себя от радости, он бросился вперед, воображение рисовало картины горячего ужина, бадьи с водой, теплого одеяла и пылающего огня в печи…