Пирамида Хуфу - Любовцова М. - Страница 41

После этого прошло около месяца, и группа рабов Пекрура стала собираться по вечерам.

Первый рассказчик — Эсхил — поведал о себе и своем острове Крит в Великой Зелени. Рыбак и отважный моряк, он смолоду плавал в чужие страны за хлебом, которого всегда не хватало на каменистом острове. В последнем несчастном плавании на корабль напали морские разбойники, все отобрали, людей продали в рабство.

После него Техенна рассказывал о себе. В раннем детстве он был угнан с матерью полчищами Снофру, опустошившими земли Ливии. С ужасом вспоминал поход через пустыню и изумление, когда вышли к Хапи. Никогда не видели так много воды. Рыжеволосый, как многие ливийцы, Техенна всю свою безрадостную жизнь терпел издевательства и пинки из-за этого цвета. Черноволосые жители Кемет не любили и боялись рыжего цвета. Он напоминал о песках пустыни, его считали приносящим зло. Инар про себя горько подумал, что больше всего зла принес Яхмос с черными волосами и в платье жреца. А этот запуганный, забитый человек и кошки не обидел. Только теперь его душа оттаяла среди друзей.

А потом тихий и беззлобный Пему рассказывал свою жизнь. В детстве лишился отца, раздавленного большой глыбой. В голодный год, спасая мать и младших детей, за зерно стал должником храма, но расплатиться так и не смогли, и Пему стал долговым рабом. Его — хорошего каменотеса — взяли на сооружение гробницы Хетепхерес. Когда ее заканчивали, был слух, что всех строителей убьют, чтобы не разглашали тайны грабителям могил. Но Хемиун всех отправил в Туру. Эсхил, внимательно слушавший, спросил:

— Где же гробница царицы?

— Там же, в старом некрополе, в Дашуре, возле Горизонта ее мужа Снофру.

— Уж не хочешь ли туда пробраться? — пошутил Инар.

— Как же, вместе с Псару и другими псами, что стерегут нас, — огрызнулся Эсхил и опасливо оглянулся.

После этого Инар часто видел Эсхила вдвоем с Пему, они уединялись, что-то чертили на песке, говорили шепотом.

Слушая рассказы рабов, Инар как-то изменился. Круг его понятий расширился. Он вдруг понял, как глуп был раньше, когда верил, что боги сделали одних рабами и обрекли их на мучительную жизнь, а других нарекли быть господами.

ВАЯТЕЛЬ И ФАРАОН

Хемиун пришел проверить, как идет работа над скульптурой фараона. Сев на один из камней, которых всегда было много в мастерской, он смотрел, как Руабен осторожно снимал слои с размеченной клетками будущей статуи сидящего царя. Здесь же был кусок папируса с тщательно выведенным профилем Хуфу.

Чати раздумывал. Чтобы получить достоверный облик, недостаточно видеть лишь профиль. Фараон должен быть изображен в камне правдиво. Когда он станет Осирисом, его двойник — хранитель Ка — должен узнать в камне Хуфу, чтобы тот и на полях Иалу смог продолжать свою прекрасную жизнь.

— Все ли тебе ясно в лике живого бога, да живет он вечно? — спросил Хемиун.

— Надо бы хоть немного посмотреть на его лицо, да живет он вечно, — ответил Руабен.

— Пришлю за тобой вестника, когда будет дозволено лицезреть живого бога.

Руабен со страхом думал о предстоящей встрече.

Через несколько дней вдвоем с чати прошли они в уединенный садик к Хуфу. Тот сидел на кресле, смотрел на распростертого на животе скульптора.

— Встань, — резковато приказал Хуфу.

Руабен, бледный и растерянный, встал на колени, держа в дрожащих руках папирус и краски.

— Так у тебя не будет правды. Нужно рисовать на уровне с божественным лицом, а не снизу, — сердито сказал Хемиун и придвинул к Руабену ближнее кресло. С усмешкой приказал: — Да не дрожи ты, займись делом.

Никто из простолюдинов не должен зреть облика живого бога, но каменное изображение нужно было самому фараону, и приходилось терпеть присутствие ваятеля. К тому же смотреть на него было приятно и любопытно. Руабен растерянно сел на кончик сиденья, как в тумане, расслышав приказ царя: рисуй! Дрожащей рукой начал набрасывать контур спокойно сидящей фигуры, с руками, лежащими на коленях, и взглядом, устремленным перед собой. Таким он явится перед судьей мертвых. От волнения один лист папируса был испорчен, Хемиун подал второй, задал несколько вопросов. Постепенно Руабен успокоился.

Царь смотрел на рисовальщика, на серьезные, сосредоточенные на работе глаза, на лицо, в котором все черты были так согласованны и ладны, так привлекательны, что фараон завидовал и лицу, и молодой стати — всему, чего уже не было у него, да и в молодости он не был таким.

«Птах — творец великомудрый, создавший прежде словом из ума и воли сердца своего мир богов! — думал царь. — Что же ты не наделил щедротой своей меня, живого бога, так богато, как этого... ведь всего-то ремесленник. Владыке Верхнего и Нижнего Египта нужна и красота лица, и высокая стройность, чтобы сверху взирать на люд. И еще нужна живому богу неувядаемость облика, чтоб говорили: “Его величество прекрасен”. А особенно нужно долгое пребывание в этом мире...»

Хемиун подошел к Руабену, с удовлетворением заметил, что, несмотря на волнение, скульптор точно запечатлел царственные черты. Руабен вопросительно посмотрел на князя. Тот одобрительно кивнул головой. Скульптор распростерся на животе, поцеловал пол у царской сандалии, пятясь, направился к выходу. Рисунок царю понравился, на нем он был моложе.

— Подожди! — негромко приказал Хуфу. Снял один из перстней и отдал Хемиуну. Тот передал его Руабену. Ваятель еще раз в благодарности коснулся лбом пола.

РАБЫ

Вечерние сборы продолжались. Они развивали и пробуждали мысли людей. Невольно зарождались мечты, не дававшие уснуть и отупеть человеческим чувствам. Рассказы о далеком мире будоражили их души, обреченные на пожизненное прозябание, без малейших надежд на улучшение, не говоря уже о свободе. Любая мечта в их положении была невероятной.

Что хотел достигнуть этими собраниями Эсхил? Какие цели преследовал он? Беспокойный морской бродяга со своей неистребимой верой — на что он надеялся? Неужели десять лет рабства не погасили в нем воли к жизни? Или, может быть, эти десять лет научили его протестовать? Долго, трудно и терпеливо вынашивать свои планы и идти к свободе своим особым путем? Как бы то ни было, рабство не потушило в нем внутреннего огня, а жить без действий он не мог.

И когда Инар следил за ним, он напоминал ему часто барса, готового к прыжку. Как барс, он был ловок, мускулист, а вынослив, как раб. И ловкость у него была своя, особая. Удивительный человек! Каждый ему чем-нибудь был обязан, а многих он просто спасал от смерти. Все знал, все умел и все предусматривал. Пекрур ненавидел его, но сделать ничего не мог — Эсхил был прекрасным работником. Все глыбы, сдаваемые группой, были всегда безупречны по форме и размерам. И проверял их всегда Эсхил. Дерзкие, смеющиеся глаза непокорного раба выводили надзирателя из себя.

Инар много думал. С тех пор как в его жизнь вошли ночные беседы, он многое узнал. И мысль о собственном рабстве его уже не ужасала. Думать ему никто не мог запретить. Душа его была свободна. За пределами его родины был огромный мир, у которого была своя жизнь, не похожая на жизнь его страны. И гнет богатых там не был таким непомерным, как в Кемет. С детства его приучили к мысли, что боги устроили мир, в котором должны быть богатые и бедные. Бедные часто становятся рабами и должны работать на царя, князей, жрецов, писцов. Теперь он знает, как становятся рабами, и боги здесь ни при чем. Каждый из его товарищей стал рабом по вине людей.

Надеялся ли Эсхил когда-нибудь обрести свободу? Когда его спросил об этом Инар, он ответил: надежда покидает людей только вместе с жизнью.

Живя среди рабов, Инар как бы новыми глазами глянул на окружающий мир. Теперь он понял, что такую жизнь влачат сотни тысяч рабов. Иные имели семьи, и в них рождались дети, которым суждено стать вечными рабами. Он задумывался о судьбе «живых убитых», как называли в Кемет пленных, которых приводили его жестокие соотечественники из военных походов. Военных походов давно уже не было, но до сего времени живы были пленные рабы и их дети.