Мой знакомый медведь - Севастьянов Анатолий Александрович - Страница 43

Над головой время от времени пролетали вороны.

Наконец медведь вышел из ручья. Снег у самой воды был плотным, и на нем черной грязью отпечатались следы. Ширина лапы — восемнадцать сантиметров. Витьке стало не по себе. Зверь был большой… Пошел по его следам помедленней, чаще стал поглядывать по сторонам. Следы как будто были знакомые. Где-то он уже рисовал такие. Но где — не мог вспомнить. Надо было разобраться дома по картотеке.

Медведь шел к заметному издали пятачку… Но ом опоздал. Площадка была утоптана волчьими лапами. Волки раньше его по полету ворон нашли падаль и сожрали все. Только по клочьям оленьей шерсти можно было понять, над кем пировали.

Медведь поскреб когтями плотный снег, прошелся полукругом за площадкой, разогнал ворон, все-таки умыкнувших кое-что у волков, перевалил в другой распадок и по нему побрел назад. Временами он ложился на снег — отдыхал. Грудь оставила в снегу узкий глубокий желоб. По нему, по отпечаткам острых локтей зверя представлялось, каким он был тощим. Лежал, видно, долго: снег под ним застекленел, кое-где впаялись темно-рыжие шерстинки.

Витька быстро шел под уклон на лыжах. Была надежда догнать медведя. По увалам каменноберезовой тайги, похожей на громадный яблоневый сад из старых деревьев, снег избегали соболи. Встретился свежий след росомахи, похожий на след медвежонка. Она долго топталась у медвежьего следа, совала в него нос. Уж если Гераська только второй раз в жизни увидел на Камчатке след шатуна, то для росомахи, пожалуй, это был первый зимний след медведя.

Правда, Гераська рассказывал, как в одну из зим повсюду в тайге появились медвежьи следы. Тогда над Камчаткой впервые стали брать звуковой барьер самолеты, и непривычный грохот выгнал медведей из берлог. Хорошо еще, до весны оставалось немного, и они кое-как прокормились на выбросах океана. А потом привыкли к этому грому и зря из берлог уже не вставали.

Следы шатуна резко свернули. Это были не борозды, а ямы-прыжки. Дальше они пропадали в месиве следов помельче. Это волки взяли шатуна в кольцо и напали на него. Крови почти не было. Только капельки кое-где. Зато шерсти медвежьей и волчьей темнело много. Ветром ее согнало в следы. За толчеей следов потянулись кривые линии — следы волков и медведя схлестнулись и опять разделились. Медведь бежал к реке, в каньон. Кубарем скатился по крутому откосу к воде. Волки долго толкли снег на берегу, но так и не решились броситься в ледяную воду.

Течение отнесло медведя далеко вниз. Витька даже не сразу заметил, где он вылез на снег. А волки шли у края воды, пока медведь не выбрался на берег. Потом их следы собрались в цепочку, и она потянулась в сопки.

Витька пошел вниз по реке. На широких плесах, ближе к океану, течение замедлялось, и на воде мог образоваться ледяной мостик. Вода в реке была такой холодной и прозрачной, что казалась жидким льдом.

Впереди мелькнуло что-то темное — Витька вскинул было ружье. Но зверь, если и был похож на шатуна, то только по окраске. Это выдра съехала на брюхе с откоса в воду.

Из-под снежного яра шумно сорвалась пара крохалей, оставляя по две дорожки кружков, выбитых на воде крыльями.

Наконец стали встречаться перехваты льда. Причудливые, наподобие лекала, ледяные закраины местами дотягивались с одного берега до другого. Переходить по этим полупрозрачным ледяным перехватам было опасно. Прошлой зимой охотник утопил в такой же реке собак с нартой. Сам еле выбрался, да еще повезло — выловил спальный мешок. Остался в тайге без лыж, без ружья, без продуктов Ел березовый луб, через месяц его все-таки нашли — чуть живого и тощего, как скелет.

Наконец Витька увидел площадку льда, по всей ширине реки припорошенную снегом. Придерживаясь за ломкие на морозе ветки ивы, спустился на лед. Убедившись, что лед держит, ослабил крепления, чтобы в случае чего сбросить лыжи, и осторожно пошел. Он не мог понять, в самом деле лед пружинил под лыжами или это только казалось от страха. И вдруг под ногами треснуло — лед пустил стрелу к середине реки, и там она сломалась, рассыпалась мелкими трещинами. Витька, задевая в спешке лыжей о лыжу, побежал назад. Вся его затея с медведем рушилась.

В снежной яме он развел маленький костер из корявых нашлепок коры каменной березы, привязал к палке алюминиевую кружку со снегом, вскипятил чай. Кусок колбасы надел на сук и обжарил над костром… Только тут он заметил, что небо уже не голубое, а серое. Он пошел дальше вдоль реки, чтобы выйти к берегу океана и по ровной «прибойке», с которой волны слизали снег, идти к Горячим ключам.

…Он уже слышал шум океанского прибоя, когда снова наткнулся на следы шатуна. Свежие, они поблескивали взрыхленными снежинками. Медведь по ледяному перехвату совсем недавно вернулся на эту сторону реки и, бороздя снег, пошел через распадок. На льду ветер оставил тонкую припорошку снега, и на нем хорошо пропечатались длинные когти и все приметы следов. И Витька вспомнил: такие следы, где задняя правая лапа косолапила больше, чем обычно, он видел летом у реки Старый Семлячик. Тогда этот медведь убил и почти целиком закопал другого медведя — из земли торчали только лапы. Потом приходил, откапывал и жрал…

Шатун брел строго в одном направлении — к Рыбному ключу. Там почти до весны бултыхались нерестовые кижучи. Зимой ручей привлекал к себе белоплечих орланов, лисиц, росомах. Иногда к нему наведывались волки. А теперь шел сюда и шатун.

Медведь наткнулся на следы оленей, свернул на них, убедился по запаху — больных или раненых нет, оставил следы и опять побрел к ручью.

Летом не так уж трудно подойти к медведю, который плещется в реке, ловит рыбу. Витька надеялся — не трудно будет подойти и к этому, если он не наелся еще и не лежит где-нибудь возле промоины. Хоть Витька старался идти без шума, снег хрустел под ногами как сухари. Все меньше оставалось надежды на удачу. Не кружились над ручьем орланы, снег не пестрел лисьими следами, не видно было и самого ручья… Распадок целиком забило снегом в ту пургу, когда по самые крыши замело поселок.

Медведь колесил по распадку — следы были и справа и слева. Витька осматривался и не знал, как их срезать, куда пойти. Постоял, подумал, посмотрел на часы. День кончился быстро. Пора было подниматься в горы к старой избушке. Ночевать в снегу, когда рядом бродит голодный медведь, было слишком рискованно. Если шатун наткнется на лыжню, он сам начнет охотиться на человека. То и дело оглядываясь, Витька пошел к избушке, куда заходил иногда летом во время полевых.

«Если избушку замело и все-таки придется ночевать в кукуле[5] в снегу, — думал Витька, — надо сделать петлю, как делают медведи, и лечь с подветренной стороны, неподалеку от своего следа. И ружье держать все время на груди, чтобы в случае чего оно оказалось между мной и медведем».

Распадок, на склоне которого где-то вдали стояла избушка, так замело, что внизу торчали из снега только вершины деревьев, Витька с трудом передвигал ноги — путь к избушке все время шел в гору. Витька столкнул снег с толстого корявого сука каменной березы, сел передохнуть. Ружье воткнул прикладом в снег справа от себя, чтобы удобнее было схватить. Лицом повернулся к своим следам.

Багровый, косматый клубок солнца запутался в серой хмари. По всем ложбинкам качали головами белые змеи поземки. К утру они начисто залижут следы медведя. «Неужели все пропало? Неужели уйдет? — удрученно думал Витька. — А может, он ночью наткнется на мои следы и придет к избушке?»

За поворотом распадка темнела старая избушка, слаженная охотником, когда еще не было заповедника. Витька издали рассматривал ее, а она словно тоже глядела на него из ватных сумерек. Все вокруг утонуло в снегу, а у избушки только крышу привалило сугробом, и из-под этой белой «брови» смотрело на Витьку маленькое темное окошко; какой-то охотник умело выбрал место — избушку не замело. Но казалось, она сама выпросталась из-под снега, и у Витьки было даже желание поклониться ей, как живому существу… Чего только в голову не придет, когда ты один перед ночью в тайге.

5

Кукуль — спальный мешок из оленьих шкур.