Затерянный мир Кинтана-Роо - Пессель Мишель - Страница 30

После осмотра развалин, где еще сохранились изящные фрески, изображающие воинов и верховных жрецов, а также весьма любопытная статуя ныряющего бога, очень похожего на богов индейских дворцов, я покинул стены города и направился к маленькой полуразрушенной башне, бывшей когда-то маяком. Солнце уже клонилось к горизонту, и в его последних лучах сияли призрачные контуры древнего города майя.

«Больше Севильи…» — подумал я.

6. Последние защитники древних майя

Мне действительно удалось переночевать в заброшенном маяке в нескольких сотнях ярдов от южных ворот города. Там в полном одиночестве жил индеец по имени Шооль. Он не был ни чиклеро, ни индейцем Чан-Санта-Круса, а пришел сюда из штата Юкатан. Шооль говорил немного по-испански. За руинами он стал присматривать случайно, когда служивший здесь прежде индеец сошел с ума. Как узнал я позднее, у индейцев существует поверье, что каждый, кто проведет ночь в Тулуме, непременно потеряет рассудок. Бывший сторож (индеец Чан-Санта-Круса) жил в маленькой ветхой хижине у подножия Кастильо и следил, чтобы в городе никто ничего не воровал и не портил статуй. Когда этот сторож исчез, сеньор Гонсалес пришел к Шоолю, жившему уже в то время на старом фаро (маяке), и попросил его приглядывать за руинами.

Как я ни старался расспросить Шооля, мне так и не удалось узнать, почему он все-таки пришел сюда, на побережье. Скорее всего он искал работу на кокале Танках.

Я рассказал Шоолю о своих планах, однако он не мог мне ничем помочь. Побережья он не знал, а во внутренние районы и вовсе не пошел бы, так как боялся индейцев Чан-Санта-Круса, наверное, больше, чем я.

У меня не было достаточно сил, чтобы немедленно отправиться в путь, поэтому я остался еще на день в Тулуме и теперь уж как следует осмотрел каждое здание. Внутри городской стены большинство построек было очищено от растительности, а некоторые даже немного реставрированы.

Купаясь на узкой полосе пляжа между двумя высокими обрывами, я заметил в скале, на вершине которой возвышался Кастильо, небольшой грот, где стояла миниатюрная часовенка с деревянными крестами. Шооль полагал, что часовню соорудил здесь бывший сторож.

Вернувшись в конце дня на маяк, я сел с Шоолем ужинать и снова с удивлением подумал о том, как легко переносят майя одиночество. Так же как Мигель в Аке, Шооль жил совсем один и не страдал от этого. Редкое качество для нашей западной цивилизации. Если у нас человек живет в полном уединении, его считают святым, отшельником или же отчаянным мизантропом. Интересно, какие мысли занимают этих одиноких обитателей побережья? Этого я пока не знал.

На следующее утро я сказал Шоолю, что хочу пойти в ближайший индейский поселок, и попросил его проводить меня. Шооль вежливо отказался. Никакие деньги не могли изменить его решения. Он произнес только одну фразу:

— Я могу показать, где начинается тропинка.

Видя, что уговоры на индейца не действуют, и даже немного испугавшись такого категорического отказа, я решил идти один, рассчитывая добраться до деревни брата Бенансио еще засветло.

Шооль связал мои мешки, приделал к ним более крепкий ремешок, который можно было бы надеть на голову, и проводил меня до посадочной площадки. Здесь он показал на узкую тропинку, уходящую в джунгли.

— Вот эта тропа ведет к деревне. Всего четыре лиги.

Это означало примерно пятнадцать миль.

Я попрощался с Шоолем и отправился в путь. Сначала все шло хорошо. Тропа шириной в три фута была ясно видна, и идти по ней было нетрудно. Она петляла среди деревьев, огибая иногда озерко грязной воды с пальмами вокруг. Прямой солнечный свет не проникал сквозь густую листву. Я шел как бы по узкому темному туннелю со странным зеленым освещением. Через полчаса от тяжелой ноши у меня заныла шея, и я решил передохнуть. Но не тут-то было! Не успел я остановиться, как меня облепили тучи комаров. Пришлось отправляться дальше и идти как можно быстрее. На мою мазь комары просто не обращали внимания!

Все чаще попадались ямки с грязной водой. Скоро их уже нельзя было обойти, приходилось шлепать прямо по вонючей теплой воде. Тропа все сужалась и наконец пропала среди мелких луж. Я стоял по щиколотку в воде, гадая, куда же идти дальше. Два раза принимал я за тропинку простой просвет между деревьями и вынужден был возвращаться обратно. Через некоторое время я очутился вдруг у развилки. Этого я уж никак не ожидал. Обе тропы были совершенно одинаковые, пришлось долго раздумывать, по какой из них идти. В конце концов я решил свернуть налево. Но оказывается, все мои раздумья и терзанья были напрасны, потому что скоро тропы встретились снова.

Шагая один среди зарослей, я мог не торопясь рассматривать растения по краям тропы и внимательно прислушиваться к голосам джунглей. Яснее всего раздавалось странное кваканье множества лягушек, такое же, какое я слышал в Чичен-Ице. Временами по лесу разносился пронзительный, почти человеческий крик. Это заявляла о себе птица чачалака. Название ее на языке майя дает наглядное представление о крике птицы. Размером чачалака с крупную куропатку, индейцы охотятся на нее ради мяса. Своим громким криком эта довольно смирная птица очень помогает охотникам. Изредка передо мной мелькала голубая юкатанская сойка, птица с красивым ярким оперением. Древние майя очень высоко ценили эту птицу, используя ее перья для своих огромных и сложных головных уборов. В древности из птичьих перьев изготовлялась также особая мозаика, уникальный вид искусства Нового Света, в котором майя заметно выделялись своим мастерством. Они вплетали тысячи перышек в основу из хлопчатобумажной пряжи. С такой блестящей, нарядной тканью не мог сравниться никакой шелк. К сожалению, сейчас это искусство совсем забыто.

Больше всего я старался смотреть на землю, но змей, слава богу, ни разу не видел. Через три часа тропа настолько сузилась, что приходилось раздвигать в стороны ветки.

Вскоре встретилась еще одна развилка, а потом тропы стали без конца пересекаться, все время сбивая меня с толку. Каждый раз я старался выбирать тропинку пошире и, как оказалось, не ошибся. Когда я уж совсем было решил, что сбился с дороги, где-то впереди раздался крик петуха, и через несколько минут я увидел деревню.

На полянке было разбросано с десяток маленьких овальных хижин, обращенных задней стороной к лесу. Двери всех хижин выходили на общую площадь, где стояли еще две хижины побольше, одна овальная, с белеными стенами, другая прямоугольная. В центре деревни был вырыт маленький колодец.

Когда я вышел из темного лесного туннеля на поляну, две индеанки, заметив меня, схватили детей и скрылись в хижинах. Я остался один посреди деревни. Нигде не было видно ни души, хотя я знал и даже чувствовал, что из каждой хижины сквозь щели в стенах за малейшим моим движением следит множество любопытных глаз.

Не зная, что делать, я опустил на землю свою ношу и довольно неуверенно прошелся по поляне в надежде кого-нибудь увидеть. Но никто не показывался. Тогда я направился к одной из хижин и, остановившись в нескольких ярдах от нее, отважился не очень громко позвать:

— Канче!

Это было имя единственного человека, который мог бы меня теперь выручить. Не получив ответа, я попробовал подойти к другой хижине, на этот раз еще ближе. Сквозь щели в стенах было видно, как кто-то движется там внутри. Я снова позвал:

— Канче!

Тогда из темного дверного проема высунулась обнаженная мускулистая рука и показала через поляну на одну из трех хижин за низкой каменной оградой. Я подошел к этой хижине и, не дожидаясь приглашения, нагнулся и вошел в нее. Внутри было почти совсем темно. Распрямившись, я оказался лицом к лицу с двумя довольно неприятными с виду индейцами. Они были обнажены до пояса, на прямые плечи падали длинные черные волосы. Меня охватил страх. Я только и смог повторить: «Канче», сомневаясь теперь, поймут ли меня и существует ли на самом деле этот Канче. В ответ индейцы лишь показали на маленькую дверь в задней части хижины. Не смея больше вымолвить ни слова, я, будто преступник, в полном смятении вышел через этот проход во двор. Позади оказалась еще одна хижина, видимо совсем новая. Жерди ее стен были желтыми, а крыша из пальмовых листьев не успела приобрести обычного рыже-серого оттенка, как у всех старых крыш.