Красная площадь - Фрид Валерий Семенович - Страница 6

6

— А твой комиссар в меня влюбился, — сказала вдруг Наташа, шепелявя, потому что во рту мешали шпильки.

— Ах, ах, ах, — снасмешничал Кутасов. — В тебя, в макаку, все влюбляются.

— Все не всё, а он влюбился… Он похож на Алешу Карамазова. — Наташа обернулась к мужу. — А вдруг я в него тоже влюблюсь? Что тогда будет?

— Что тогда будет? — рассеянно переспросил Кутасов. Тогда я его застрелю.

Он нажал спуск револьвера, проверяя, как ходит барабан.

В путь! В путь! Кончен день забав! В поход пора! Целься в грудь, маленький зуав! Кричи ура!

Эту новую строевую песню пела третья рота второго батальона, направляясь на ученья. Полк ожидал, выстроившись на пристанционных путях.

Ать! Два! Веря в чудеса, Сюзанна ждет! У ей синие глаза И алый рот!

Третья рота заняла свое место на левом фланге.

Командир полка Кутасов подошел к самому краю перрона. На шинели у него теперь не было погон — это Кутасов сделал уступку новой власти.

— Ребята! — сказал он своим далеко слышным голосом. — Для полковых учений плац я вам выбрал довольно непривычный. Но это с расчетом. Позиционная, окопная война позади. Готовиться надо к войне полупартизанской — в лесу, на железных дорогах, в городах… Засим приступим.

Стена строя дрогнула, распалась на кирпичики взводов.

— Так. Опять муштра, опять долбежка, — это сказал матрос Володя. — А где же комиссар? — допытывался анархист. — Завертел эту позорную карусель — и в кусты?

— Комиссар болен. Малярия, — сухо ответил комполка.

— На меня не рассчитывай, гражданин подпоручик. Я в этом не участвую.

— А я бы вас и не пустил в строй. Одеты не по форме. Мне нужен солдат, а не адмирал Нельсон.

— Я не адмирал Нельсон хотя бы потому, что у меня во лбу два глаза. И каждым из них я вижу тебя насквозь!

Анархист отошел к скамейке и сел, скрестив руки на груди.

Между тем полковые ученья уже начались. В тупике стояла (с давнего, видно, времени) платформа, груженная сеном в кипах. Теперь это сено пошло в ход. Часть кип солдаты разложили вдоль путей и прыгали на них с крыши вагона, с мостика водокачки. А третья рота наделала из сена чучелок и со свирепым «ура» побеждала этих чучелок в штыковом бою. Занятия были солдатам не в тягость, даже наоборот: куда лучше, чем безделье.

Кутасов прогуливался взад-вперед по перрону, наблюдал за ученьями. А матрос наблюдал за Кутасовым — сидел и не спускал с него немигающих глаз. Так смотрит кошка на воробья: навряд ли схватишь, а хочется.

Комиссара опять трясла неотвязная малярия. Он лежал на топчане в станционном буфете, и на него курганом были навалены солдатское одеяло, полушубок, чья-то шинель, а поверх всего — Наташина шубка.

Сама Наташа возилась у «буржуйки»: подсевала в нее уголек.

Амелин открыл глаза и увидел прямо над собой вывешенное для просушки свежевыстиранное белье. Рубаха тянула к нему сверху мокрые рукава. Рядом висели кальсоны и полотенчико. Комиссар посмотрел на Наташу с тревожным вопросом.

— Угу, — улыбнулась она. — Я сделала обыск и все грязное постирала.

Амелин сделался прямо пунцовый.

— Наталья Владимировна!.. Ну как же это так? — сказал он с невыразимым страданием. — Кто угодно, только бы не вы!

— Неужели я хуже всех? — невинно спросила Наташа.

— Лучше… Вот поэтому мне просто невозможно…

Тут в голову Амелину пришла еще одна неприятная мысль.

— А если ваш супруг узнает? Что он скажет?

— Не дай бог! — засмеялась Наташа. — Он скажет: могла бы и мне постирать!..

Ученья продолжались. Солдаты стреляли по движущейся мишени. Мишень была самодельная: фанерный немец в каске с острым шипом. Его приладили к вагонному скату. Когда скат ехал по рельсам, немец то высовывался, то нырял вниз.

Сейчас по нему вел огонь эстонец Уно. Он совсем не по-уставному сидел на снегу, раскинув ноги циркулем, и стрелял. Всегдашняя трубочка дымилась у него во рту.

— Ба!.. Ба!.. Ба! — сказала коротенькая винтовка-драгунка, и на мишени появились три дырки.

К Кутасову подбежал бородатый солдат, командир роты.

— Гражданин комполка! Патроны кончаются… Нам бы сейчас…

— Погоди, Камышов, — остановил его комполка. — Ты в армии не первый день… Подойди как положено — отдай честь!

Матроса Володю пружиной подбросило со скамейки: он своего дождался.

— Товарищи! — позвал он яростно. — Вали все сюда! Золотопогонная измена!

Ровный ход учений сломался. К перрону стали сбегаться солдаты.

— Он заворачивает к старому режиму!.. Честь ему отдавать! — Матрос уперся своими бешеными глазами в холодные кутасовские. — Мы тебе быдло, мы тебе хамье, а ты нам — ваше благородие?

— Ваше высокоблагородие, — мрачно поправил Кутасов. — Я ведь как бы полковник.

— Ты эти шуточки брось, зародыш Бонапарта!.. Ты хочешь по нашим горбам шагнуть к пьедесталу власти!

— Хватит!.. Поиздевались! — заорали солдаты. Разом припомнились старые обиды: не на Кутасова — на все офицерство. — Дисциплина бьет нижнего чина!

— Шкура! Дракон! Царский опричник! — поддавал жару матрос.

На перрон вскарабкался Карпушонок. Без него, конечно, не могло обойтись.

— Братики! Мы перед ним хлопы, ён над нами пан!.. А не-хай ён сам честь отдаст! Всему нашему полку!..

— И в тот же год мама… — рассказывал Наташе комиссар, — померла, даже и не поболела нисколько.

— Так это же хорошо?

— Нет… Полежала бы, отдохнула перед смертью. Она ведь всю жизнь не отдыхала, и вот я тогда еще подумал: если женюсь, я жене не велю работать. Все буду сам. Пол помыть или даже сготовить — это я не стыжусь… А она чтоб только светила в нашей жизни. Вы ведь знаете, бывают такие женщины, от которых в доме не только теплота, но и свет.

Наташа тихо засмеялась.

— Дай вам Бог счастья… Но таких женщин не бывает.

— Бывают, — грустно сказал Амелин, боясь поглядеть на нее.

За окном торопливо прогремели солдатские каблуки. В буфет влетел эстонец Уно — с вытаращенными глазами и на этот раз без трубки во рту.

— Комиссар, беги скорей! Командира полка хотят убивать!..

Кутасов — без фуражки, в распахнутой шинели — стоял у стены пакгауза. Прямо напротив него растопырился на своих трех ногах пулемет «гочкис», а кругом столпился весь полк.

— В последний раз предлагаю! — сказал матрос Володя. — Отдай трудовому народу честь!

Кутасов презрительно молчал.

— За свое ослиное упрямство ты можешь заплатить башкой, — серьезно предупредил матрос.

— Ништо! — крикнул Карпушонок. — Ён зараз нам в ножки поклонится!

Он лёг за пулемет. Второй номер — это был белоглазый Кащей — поправил жесткую металлическую ленту, и «гочкис» дал по Кутасову длинную очередь. Вернее, не по Кутасову, а повыше его головы. На стенке появилась длинная пунктирная линия.

Посыпалась известковая пыль. Волосы Кутасова сразу побелели, будто он поседел от страха. Но если комполка и напугался, то виду не показал. Стоял отставив ногу и насильно улыбался.

(Вдоль путей к пакгаузу бежали Амелин, Уно и Наташа. Наташа плакала на бегу, а Уно — тоже на бегу — кричал ей в ухо:

— Не плачь, не плачь! Я шутил. Никто не будет убивать!..)

Теперь над головой Кутасова были уже две черные пунктирные линии. Бородатый комроты не выдержал:

— Гражданин командир! Да отдай ты им честь. Ну их к лешему!

— Отдай, не связывайся, — поддержали в толпе. — Отдай честь!

— Честь я никому не отдам, — сказал Кутасов и усмехнулся невеселой волчьей улыбкой. — Она у меня одна. Отдашь, а где новую взять?

— Огонь! — скомандовал матрос Карпушонку. Новая очередь легла пониже, чуть не над самой макушкой упрямого комполка.