В балканских ущельях - Май Карл Фридрих - Страница 17

Но женщина почему-то сказала:

— Да, она чистая. Подними эту булку и положи туда. Что я и выполнил, повторив потом эту процедуру многократно. Так мы добрались до подлеска, где я оставил привязанного ослика. Увидев корзины, она всплеснула руками и запричитала:

— О Аллах, о Фатима! Ну что за нечестивое животное! Все мои вкусные вещи на земле! Нет, не все. Много нет! Где все остальное?

Она бросила на меня выразительный взгляд и продолжала:

— Эфенди, все это очень вкусные вещи!

— Вполне допускаю.

— Ты любишь сласти?

— Не особо.

— А пробовал ли ты то, что здесь лежит?

— Нет.

— Ты говоришь правду? Если ел — оплати!

— Я не ел, о проницательная!

— Но где они тогда? Я должна отчитаться перед мужемза каждую булочку!

— Говорю тебе — не ел!

— А кто же это сделал?

— Твой осел сожрал!

— Он что, ест сахар?

— Я же его за этим и застал!

— Видел своими глазами? Мне же он ни разу не давал об этом знать! Вот негодник! Эфенди! Сделай одолжение!

— Я только это и делаю.

— Сделай еще одно — возьми плеть и тресни его как следует по ушам!

— Нет, я этого делать не буду. — Почему?

— Потому, что это очень жестоко по отношению к животному.

— А тебе-то что с того — осел-то не твой!

— Не мой.

— Он мой, и я могу его мучить сколько хочу. Давай, лупи его.

— Ты что, ему запрещала есть эти сладости?

— Нет.

— Вот в этом была твоя ошибка. Он думал, что раз это твоя собственность, можно есть. В следующий раз не забудь все ему разъяснить.

— Я прямо сейчас сделаю так, как ты говоришь; надеюсь, он меня поймет.

Она достала из моей седельной сумки плетку и направилась к ослу, грустно стоявшему поодаль и прядавшему ушами.

— Ты что натворил? — закричала она на него. — Кто ты после этого есть? Осел! Самый настоящий осел! Вот тебе! — И она угостила его плеткой. — Сладкий осел! — И она дала ему во второй раз. — Обжора! — Плетка опять просвистела в воздухе.

Но животное явно не получило в детстве достойного образования и не научилось спокойно сносить нападки хозяйки. Осел мигом развернулся и лягнул ее обеими задними ногами. Все произошло настолько быстро, что та не успела отскочить.

— Эфенди, он меня лягнул! Неблагодарная скотина! Посмотри, есть ли где-нибудь ссадины?

— Вроде не видно, хотя нет — вот уже синяк появился!

— О ужас, как я его буду лечить? Прямо копытом заехал! Если бы попал в грудь, я бы уже умерла! Больше не буду бить это чудовище!

— Вот в этом ты права. Я же тебе говорил не делать этого. А ты не послушалась моего совета.

— Осел — моя собственность. Как он посмел напасть на меня! Он испугал меня. Видишь, как я дрожу?

— Вижу.

— Помоги же мне!

— А что, все на самом деле так плохо?

— Настолько, что мне просто необходимо сесть и отдохнуть. — И она так стремительно опустилась на землю, что я едва успел отодвинуть корзинку.

— Вот, хорошо, теперь я могу перевести дыхание.

Отдохнув, она попросила меня уложить все в корзины и привести в порядок седло, чтобы забраться на осла. Меня эта просьба прямо-таки устрашила, поскольку я понятия не имел, как ее туда взгромоздить. Встав на ноги, она беспомощно огляделась.

— Что ты ищешь? — спросил я ее.

— Такую маленькую лестницу.

— Лестницу? Откуда в чистом поле ей взяться?

— Мне нужна лестница, чтобы подняться.

Я тоже с таким же безысходным видом стал оглядываться.

— Вон там, — показала она, — вон там я вижу пенек. Веди меня туда.

Мне стоило немалых трудов усадить ее в седло с пенька. Несчастный осел прямо-таки просел под ее весом, но ожил, как только почувствовал, что дорога идет домой. Вскоре я уже увидел первые домишки.

— Это Енибашлы?

— Нет, сначала будет Новый Енибашлы. Но это и есть наша деревня.

Мы въехали в деревню и приблизились к довольно большому дому. Моя спутница указала на задний двор, где мы и спешились. Там было выкопано множество ям, в которых помещались сосуды с какой-то цветной жидкостью. Итак, мы находились во владениях красильщика и пекаря Бошака.

Моя амазонка издала пронзительный вопль, который ей пришлось неоднократно повторить. Тут открылась дверца какого-то дощатого сарая, и высунулась физиономия, похожая на птичью. Вся одежда этого человека составляла некое подобие плавок. Но меня поразило другое — то, как он весь был раскрашен: тело сверкало всеми цветами радуги — от темно-синего до ярко-оранжевого. При этом он сохранял такое серьезное выражение лица, будто сие художество являлось чем-то самим собой разумеющимся.

Я слез с лошади и стал ждать дальнейшего развития событий.

— Сигирджик, мою лестницу! — приказала она. Итак, его звали Сигирджик, то есть Скворец. Только весьма цветастый — с оперением, неведомым орнитологам. Он действительно поплелся к черному ходу дома, приволок большую стремянку и приставил ее к ослу. Всадница величественно сошла.

— Чем занимается мой муж? — спросила она.

— Не знаю, — последовал ответ.

— Но должен же он что-то делать!

— Нет.

— Идиот! Где он?

— Понятия не имею.

— В комнате?

— Нет.

— В мастерской?

— Нет.

— А где?

— Не знаю.

— Вообще — дома ли он?

— Нет.

— Уехал?

— Да.

— Так бы сразу и сказал. Уведи осла. Раскрашенный слуга ответствовал с таким важным видом, будто речь шла о рауте английской королевы. Он взял животное под уздцы и отвел его за дом.

— Сначала разгрузи его! — прикрикнула она. Он покорно кивнул и принялся разгружать осла.

— Иди сюда, эфенди! — позвала она меня.

Я привязал коня к железному колу, воткнутому в землю, и последовал за ней. Крепкий запах масла и щелочи ударил в нос. Слева находилось нечто, что я принял за печь для выпечки булок. Справа — вход в комнаты.

Войдя внутрь, я увидел перед собой копию моей Земляники с одной лишь поправкой на возраст. То была дочь. Она была одета по-домашнему легко, как принято у болгар, черты ее лица оказались более миловидные, от своей матери она отличалась скорее восточной красотой.

Перед ней стояло несколько мисок, и она увлажняла кожу молоком, не забывая отпивать его.

— Икбала, что ты делаешь? — спросила мать.

— Я снимаю пенки.

— Но я вижу, что ты пьешь.

— Да, и пью тоже.

— Но пить надо из кружки или тарелки.

— А мне и так вкусно!

Мамашу такой ответ, похоже, удовлетворил, потому как, подойдя к ней, она любовно хлопнула ее по пухлой щечке и проворковала:

— Сладкоежка моя!

Тут «молочница» с удивлением уставилась на меня. Мать пояснила:

— Этот эфенди остановится у нас ненадолго.

— Почему?

— Потому, что он устал.

— Так пусть полежит на травке. Как ты можешь общаться с ним без покрывала да еще заводить ко мне, хотя знаешь, что я тоже без накидки!

— О! Он мой друг и спаситель!

— Ты что, попала в передрягу?

— Еще в какую!

Тут дочка посмотрела на меняболее снисходительно.

— Тогда пусть остается. — И, повернувшись к матери, спросила: — Что-то случилось по дороге?

— Да, несчастный случай.

— Это я и так поняла. А что за случай?

— Я не подумала о том, что сегодня один из пятидесяти несчастливых дней в году, иначе осталась бы дома. С полчаса ехала нормально, а потом передо мной разверзлась земля…

— О Аллах! — воскликнула дочка в ужасе.

— Голубой дым клубился вокруг…

— Да ты что!

— …и из этого дыма возник дух, призрак и протянул ко мне сто сорок четыре руки…

— Аллах да сохранит тебя! Сколько же плохих духов на земле!

— Да, дочь моя. Осел испугался не меньше моего и понес. Я хорошая наездница, ты же знаешь. Но и я упала, а осел убежал.

— Какое несчастье.

— А потом появился этот эфенди, нашел осла, поднял меня с земли, и вот мы вернулись. А где отец?

— Поехал в деревню.

— А когда вернется?

— Он покупает миндаль и еще какие-то орехи. Когда Чилека вышла, я спросил Икбалу: