В балканских ущельях - Май Карл Фридрих - Страница 37

— Вы слышали? — закричал он. — Его надо связать!

— В этом нет необходимости. Я вам ничего не сделаю, ибо знаю, что и вы мне не причините вреда. Ты даже не удосужился узнать, как меня зовут.

— Да. Кто ты? Как тебя зовут?

— Смотри-ка, опять начались вопросы!

— Мне просто не хочется задавать вопросы, потому как если я буду их задавать, тебе придется назвать все свои преступления, которые ты наверняка скрываешь.

— Нет уж, спрашивай дальше именем Аллаха! Я не скрою ни один свой грех. Писать-то ты умеешь?

Такого вопроса он явно не ожидал. Подумав немного, киаджа ответил:

— Эти чернила явно слишком жирные, да и перо туповато. Надо купить новые. Я слышал, ты чужеземец?

— Да, это так.

— А у тебя есть тескере за девять пиастров? Тескере — это обычный паспорт, который должен иметь любой путешественник, и в каждом районе в нем необходимо ставить отметки о прибытии.

— Да, есть.

— Покажи! Я передал ему паспорт. Едва взглянув на него, он заявил:

— Но здесь нет ни одной визы. Почему?

— Потому что я еще никому не показывал свой тескере.

— Значит, ты злоумышленник, каких я еще не видывал, и за это ты понесешь тяжелое наказание.

— А не желаешь спросить, почему я до сих пор не показывал свой тескере?

— Ну, почему же?

— Потому, что я могу предъявить и кое-что другое. Вот это.

И я показал ему мой буджерульди. Это было распоряжение паши всем властям на местах в его провинции. У карлика вытянулась и без того длинная физиономия.

— Что-то я не вижу, чтобы ты проявлял почтительность к печати и подписи своего главного начальника! — заметил я.

Он перегнулся пополам и пробормотал:

— А почему ты раньше не показывал мне свой буджерульди?

— Ты слишком быстро закончил допрос. Однако на этом верноподданническое изъявление чувств с твоей стороны не закончено. Сними сапоги и поднимись с лавки, потому как я покажу тебе другой паспорт.

— На все воля Аллаха. У тебя что, есть фирман?

— Да, вот он. — И я вытащил другой документ.

Это был самый важный документ, он заполнен рукой самого падишаха. Ему должны беспрекословно повиноваться все, кому его предъявят. Во всех городах, поселках, деревнях, куда прибывает его податель, ему обязаны представлять лошадей и проводников по самым низким ценам.

Фирман произвел желаемое действие. Киаджа завопил:

— Вы, люди, приветствуйте печать и подпись великого господина, властителя всех верующих! С его губ текут лишь правда и благословение, и все, что он прикажет, должно быть исполнено повсюду на земле!

Воистину глупость не знает границ. Я вновь спрятал все три бумаги в свою кожаную сумку и спросил киаджу:

— А что скажет падишах, если я напишу ему, что меня здесь задержали да еще назвали убийцей?

— Будь милостив, хазретлери! Забудь обо всем происшедшем!

«Хазретлери» означает «ваше превосходительство». Я был вполне доволен и изобразил подобающую мину.

— Я прощаю всех, хотя вы сделали большую ошибку, назвав меня преступником, ибо я как раз и приехал, чтобы раскрыть здесь одно преступление. Сходи-ка к поленнице дров и принеси то, что не принадлежит этому дому.

Он мгновенно повиновался. Хозяин не мог скрыть возгласа ужаса. Его жена сочла за должное быстро ретироваться и скользнула к двери.

Киаджа на самом деле извлек почтовую сумку и передал ее мне. Она была старая и потрепанная. Раскрыв ее, я обнаружил записную книжку и в ней — несколько фраз на немецком. Содержимое книжки не представляло ценности. Может, что-то есть в самой сумке?

Там я обнаружил старую карту с двумя изображенными на ней сцепленными руками, а под ними слова «Смерть не разлучит нас», билет на поезд из Санкт-Петера в Небразину, два листка из словаря иностранных слов, листок дуба с нарисованной на нем розой и словами «Как ты красива!», а также миниатюрную тетрадку с заголовком «Точное описание игры в скат», винную карту и, наконец, восемьдесят австрийских гульденов в ассигнациях. Это последнее наверняка и привлекло хозяина.

— Откуда у тебя этот джуздан?30 — спросил я у него.

— Он мой.

— А кто написал все это?

— Я.

— А на каком это языке?

— Это на… на…

— На персидском, не так ли?

— Да.

— Ну так вот, я тебе скажу: это немецкий язык. Вот, смотри!

Он пребывал в явном смущении.

— Вот видишь, ты даже прочесть не можешь. Этот джуздан принадлежит человеку по имени Махди Арнаут. Я позабочусь о том, чтобы вернуть все это ему. Ты же заслужил наказание. Но если я захочу, ты избежишь его. Если ты честно признаешься, что прикарманил эту сумку, я прощу тебя. Говори — она в самом деле твоя?

Ответ дался ему с явным трудом, но мой фирман произвел должное впечатление. Он считал меня теперь господином, которого следует опасаться, поэтому выдавил из себя:

— Нет, она принадлежит ему.

— Тебе известно, куда он отправился?

— В Измилан.

— Хорошо, тебе все прощается при условии, что каждому, кто будет приезжать сюда, ты будешь подносить горшок сливовицы. А иначе тебя ждет наказание и длительное тюремное заключение. Идет?

— Да, — ответил он понуро.

Киаджа с таким энтузиазмом принялся жать мне руку, что опрокинул чернильницу

— Господин, твоя добродетель безмерна, а твоя мудрость велика! Твои деяния мы никогда не забудем!

— Так не отказывайтесь от моего дара и отведайте из горшка — ради укрепления дружбы.

Наказанная девушка так и не появилась в доме. Я нашел ее по-прежнему сидящей на соломе. Я сказал, что хозяин сознался в краже, это ее немного развлекло. Но потом она заплакала:

— Господин, хозяин теперь меня совсем забьет.

— Он не знает, что ты мне сообщила о сумке. Но отчего ты не бросишь его, раз он такой злой?

— Я обязана, он заплатил мне вперед тридцать пиастров. А деньги нужны моей матери, и я не могу уйти к другому хозяину, пока не отработаю у этого.

— Я дам тебе эти деньги. А ты уйдешь сразу же?

— Тут же уйду. Но ведь он меня не отпустит!

— Отпустит, я ему прикажу.

— Господин, как мне отблагодарить тебя?

— Никак. Ты ведь заботишься о своей матери, а это меня радует.

Я дал ей требуемую сумму и даже немного сверху. Она уже не испугалась хозяина, когда он зашел, чтобы наполнить кувшин.

— Господин, одной кружки для киаджи было бы достаточно.

— Ты так думаешь? Хочу тебе сообщить, что ни один из вас не стоит и пара. А твоя сливовица еще хуже, чем ты сам. И я наказываю, что вы будете ее пить. И еще — о твоей служанке. Советую тебе отпустить ее.

— Она должна мне деньги.

— Она их вернет.

— Ты что, дал ей денег?

— Да.

— Пусть уходит, не могу ее видеть, она виновата во всем, что произошло.

— Тогда расскажи ей, что произошло только что.

— В этом нет необходимости.

— Как раз есть. Я не верю тебе. И не уеду до тех пор, пока ты ее не отпустишь.

— Я же сказал, что она может идти. Ты считаешь, что я лгун?

— Да, ты вор и насильник. И я убежден, что также и лжец.

— Хорошо, я признаюсь в двух грехах, но уверен, что ты оплатишь мое сломанное ружье.

— Ты так считаешь? Ты мусульманин?

— Я армянский христианин.

— Тогда садись. Тот, кого ты обокрал, тоже был христианин. Христиане должны служить для мусульманского мира светочами, защитниками бедных и убогих, а что вы представляете из себя? Вот что я скажу тебе: я не оплачу ни ружье, ни сливовицу, эти помои, которые ты принес мне. За корм для лошади с меня пять пиастров. Вот они — на этом мы в расчете.

Он молча взял деньги и вышел. Я тоже вышел, сел на камень возле ворот и стал ждать. Через некоторое время появилась служанка с узелком в руке. Она сообщила, что отдала деньги и получила на руки свои документы. Теперь она хотела бы попрощаться со мной.

Наконец-то я покинул это неуютное и опасное место. Никто не вышел, когда я уезжал. Наверное, все были поглощены вонючей сливовицей.

30

Джуздан — бумажник (тур.).