Золотой мираж - Майкл Джудит - Страница 120

— А ты ведь никого другого не любила, правда? Кроме отца.

— Да. Мне казалось пару раз, что я влюбилась, но то было совсем не похоже на теперешнее.

— Так ты на самом деле хочешь, чтобы они жили с нами?

— Я хочу жить с Алексом, а для него важно, что он будет вместе с Дэвидом. Поэтому, да. Я по правде этого хочу. Больше, чем чего-либо другого, кроме твоего выздоровления.

— Меня, наверное, здесь вообще скоро не будет. Может быть, я все-таки уеду в колледж. Так что вы с Ханной не будете скучать в одиночестве.

— Ханна тоже уедет. Она собирается стать чем-то вроде управительницы в поэтическом центре, который строит ее друг.

— Да как она может! Она ведь с нами живет!

— Ты хочешь сказать, что она наша, — произнесла Клер с улыбкой. — Так кажется с самого того дня, как она к нам приехала, да? Но ведь это не так, ты понимаешь это, у нее своя собственная жизнь. И она хочет туда, где люди в ней нуждаются.

Эмма потрясла головой:

— Мне не нравится, что все так меняется.

— Я всегда буду для тебя здесь, — сказала Клер нежно. — И этот дом, и его двери всегда будут для тебя раскрыты. И Алекс всегда будет тебя встречать.

— И Дэвид. Кстати, сколько ему лет?

— Четырнадцать.

— Ой, мам, с мальчишками в этом возрасте так хлопотно. Нельзя, чтобы был один Алекс? Мне он нравится. Я ведь Дэвида никогда не видела даже.

— Увидишь на новогоднем вечере. Думаю, он тоже тебе понравится. Думаю, мы все прекрасно уживемся. Он очень милый подросток.

Эмма поразмыслила над этим:

— А в чьей комнате он будет спать?

— Мы об этом еще не говорили. Наверное, в комнате Ханны. Но в твоей он точно не поселится; она всегда останется твоей, когда бы ты не захотела в ней побыть.

— Что ж. — Эмма отсела обратно на подушки. — Хорошо. Но мне бы хотелось, чтобы Ханна не уезжала.

В другие дни они говорили о Джине и Роз, и о ферме, и что Эмма собирается туда, кататься на лошадях, и о том, что именно Эмма хотела бы завести в саду вокруг дома, когда придет время для посадки, весной. Они говорили о колледже, который начнется следующей осенью; Эмма хотела какой-нибудь не слишком большой, и недалеко, где можно будет взять несколько курсов, а не сразу нацеливаться на какую-то одну специальность. Ее пугала необходимость принимать решения, хотя врач сказала, что это тоже со временем пройдет.

А иногда но вечерам Алекс присоединялся к ним на ужин в комнате Эммы, и они говорили о его писательстве и о театральной труппе в Вилидж. и о Дэвиде, Алекс рассказывал о том, где они с сыном побывали на воскресных экскурсиях вокруг Нью-Йорка. Эмма слушала и говорила коротко, с усилием, обо всем, о чем заводили речь Алекс, Ханна или Клер, кроме Брикса, «Эйгер Лэбс» или Девушке-Эйгер. Все ожидали, когда она сама затронет эти темы, но она и не собиралась.

— Дайте ей побольше времени, — говорила врач. — И места. Не толпитесь, не забивайте ей ничем голову. Она должна разобраться во всем сама и тогда, когда сочтет нужным. Если не сумеет, то можно будет попросить обратиться за помощью к психоаналитику, но я бы дала ей шанс попробовать со всем справиться самой.

Сидя в кресле рядом с рождественской елкой. Эмма доела свой кусок новогоднего пирога и попросила добавки, точно так же как и за ужином. — Мне все время хочется есть, — пожаловалась она, протягивая тарелку.

— Что же тут извиняться. — сказала Ханна, отрезая ей еще кусок. — Пришло время тебе оценить мою стряпню.

— Да, теперь, когда ты уезжаешь, — сказала Эмма.

— Ну ты сможешь приезжать ко мне, и я буду готовить для тебя лично.

— Но я не хочу, чтобы ты нас бросила, — сказала Эмма. — Так было здорово, мы втроем. Я хочу, чтобы так и оставалось, я хочу, чтобы ты была с нами.

— Все равно кое-что изменится, — сказал Алекс спокойно. — Мы об этом говорили.

Эмма поглядела на него искоса и ничего не ответила.

— Ты же помнишь, — обеспокоенно сказал Дэвид. — Я приеду сюда жить, с тобой и твоей мамой. Папа сказал, что он тебе это говорил. Ты же не забыла, правда? Или… ты не хочешь, чтобы я переехал?

— Нет-нет, все в порядке, — сказала Эмма. — Я помню. Ты милый четырнадцатилетия.

— Что это значит? — спросил Дэвид.

— Это значит, что мы замечательно уживемся все вместе, — пояснила Клер.

— И я не так уж далеко уезжаю, — сказала Ханна. — Вы можете в любое время меня посетить. Все будет немного иначе, но не настолько, как если бы я уехала в неизвестную даль, какой-нибудь Сингапур или тому подобную глушь. Кстати, однажды я так уезжала, чуть ли не в самый Сингапур, а моя дочь оставалась с матерью, и она говорила в точности то же, что и ты: «Я не хочу, чтобы ты уезжала, нам так здорово вместе, всем втроем, я хочу, чтобы ты осталась» — но мне надо было, и когда я все-таки уехала, она так по мне тосковала, что каждую ночь дежурила у телефона. И я тоже, и присылала ей всякие особые подарки, и что-нибудь вкусненькое, и разных милых куколок, блузочки, экзотические серьги, замечательные подарки, и приписывала к каждой посылке поэму или историю, словно я была с ней каждый день, говорила с ней, и поэтому она так не скучала. Видишь, Эмма, всегда можно найти способ быть вместе с людьми, которых любишь.

— Это хорошо, — сказала Эмма мечтательно. — Ты и мне можешь писать всякие рассказы.

— Конечно. Но и ты должна приезжать ко мне. Так Часто, как захочешь.

Когда Ханна стала рассуждать про визиты в Нью-Йорк, к ней, Клер поглядела на нее, сощурившись. Потом она перевела взгляд на Алекса и увидела отражение собственных сомнений у него на лице:

— Когда это было? — прошептал он, наклонившись к ней.

— Не знаю, — ответила Клер; как раз ее саму интересовало. Когда, в длинной череде приключений, о которых им время от времени повествовала Ханна — любовь в круизе, и другой роман, подольше, с магнатом-владельцем конторы по недвижимости, ее работа официанткой и вышибалой, потеря дочери, путешествие в Африку и учительство в Сент-Луисе — когда она забиралась почти до Сингапура, по крайней мере так далеко, чтобы слать своей дочке специальные бандероли с едой и подарками, рассказами и поэмами?

— Я не думаю, что это вообще было, — прошептала Клер Алексу. — Я думаю, она это сочинила, чтобы утешить Эмму. Она всегда утешает нас, когда мы в несчастьи.

— А что тогда с остальными историями? — поинтересовался Алекс.

— Не знаю. Она рассказывает их с такими живописными подробностями и такой горячностью… а смерть дочери! Никто не может такое сочинить, и даже она.

На губах Алекса появилась легкая улыбка:

— Но во всех них есть мораль. Клер медленно кивнула:

— Она преподносит их нам, как особый дар, и мы пользуемся ими каждый по-своему, себе в помощь. — Она все еще глядела на Ханну, чье живое, морщинистое лицо было обращено к Эмме, на нем были любовь и смех, когда она разворачивала разные истории, которые будут происходить с ними в Нью-Йорке.

Через какое-то время Клер взглянула на Алекса и улыбнулась:

— Неважно, подлинные они или нет. Я никогда ее об этом не спрашивала. Добрые феи делают то, что они должны делать, так, как они могут, и нам не следует их допрашивать. А когда их работа закончена, они уходят куда-то еще, где есть в них нужда. Совсем как с Ханной.

Алекс хихикнул:

— Я помню, когда ты объявила мне, что она ваша добрая фея. Я подумал, какая очаровательная фантазия. Но если кто-то и соответствует фантазиям, то она. А ты когда-нибудь говорила Ханне, что ты о ней думаешь?

— Да. Я думаю, ее это не удивило. Ты понимаешь, когда она впервые пришла к нам, то сказала, что она моя двоюродная сестра, и мы… — Клер остановилась, и между глаз появилась морщинка.

— Ты думаешь, она действительно тебе сестра?

— Не знаю. Какая разница? Но если у нее когда-нибудь появятся потомки, то я их усыновлю.

Алекс рассмеялся. Ханна посмотрела в их сторону. Ее ясные глаза надолго соприкоснулись с их взглядами.

— Я вас всех люблю, — сказала она. — Никого в мире я не люблю больше, чем это семейство. И когда доходит до такого, то ведь это единственное, что считается, правда?