Аальхарнская трилогия. Трилогия (СИ) - Петровичева Лариса - Страница 81

Вечером Игнашка уже привычно потер глаза и увидел на пальцах кровь. Бегдашич закряхтел и ушел в дальний угол: так Игнашка остался без соседей и теперь словно лежал на особой, ничейной территории. Кашель усиливался, воздух с трудом проходил в горло, и кровавые слезы застилали мир темной пеленой.

Любому земному врачу хватило бы одного взгляда на Игнашку, чтобы поставить диагноз: болезнь Траубера, начальная стадия. Вызывающий ее синтетический вирус был специально создан для зачистки обитаемых планет под колонизацию, но так и не был использован: Иоахим Траубер синтезировал его в своей лаборатории буквально за год до полного установления Гармонии, а она потом заклеймила ученого как врага разума, совести и человеческого рода. Траубер был приговорен к Туннелю, а пробные капсулы, уже заброшенные на ряд планет, никто находить и изымать не стал, и болезнь Траубера — с описаниями симптомов и способов лечения — осталась только в учебниках для медицинских вузов.

Лекарник соизволил прийти наутро, издали посмотрел на Игнашку, который — всем было ясно — готовился отдать душу на суд Заступника и выбежал из барака, закрывая нос и рот рукавом. Через четверть часа прорабы, мастера и архитекторша узнали, что в лагере вербованных появилась непонятная зараза.

Это было очень неприятно, однако не смертельно. Болезни появлялись в Аальхарне каждую осень, то легкие, то тяжелые, и большой проблемы в новом заболевании никто поначалу не увидел. Строительство силами инквизиторов и армейцев оцепили по периметру так, чтобы ни одна крыса не выскочила, руководство надело тканевые маски, закутав рты и носы, в столицу отправился гонец с отчетами по работе за неделю и информацией о болезни, а завербованных, в том числе и из зараженного барака, погнали пинками и плетьми на работу. Все, в том числе и сами рабочие, были в курсе того, что жизнь их никому тут не нужна — сдохнут эти, так пригонят новых — а вот строительство нужно продолжать любой ценой.

Игнашка умер после обеда. Возможно, он кричал от боли; пришедшие в барак рабочие увидели его труп и испуганно принялись обводить лица кругами Заступника. Все прекрасно понимали, что просто так начальство маски не наденет, но чтоб дело дошло до мертвеца с кровавыми потеками слез на щеках — нет, это было слишком жутко. Пока работники негромко переговаривались по поводу смерти Игнашки и страшной заразы, свалившейся на строительство, пока находили чистые тряпки, чтобы замотать лица, пока похоронная команда выносила из барака страшный труп, уже начавший раздуваться и распространять жуткий смрад, один из вербованных, Алька, которого отправка на строительство спасла от петли за разбойные дела, решил попробовать прорваться через оцепление, пользуясь тем, что инквизиторам и армейцам как раз подвезли обед, и они больше были заняты своими металлическими мисками, а не наблюдением за лагерем.

Впрочем, профессиональные военные и братья инквизиторы, умевшие владеть оружием не хуже армейцев, были вовсе не то же самое, что дряхлые охранцы в родной деревне Альки, способные палить только солью по мальчишкам, наведывавшимся в чужие сады за добычей. Один из инквизиторов, заметив крадущегося рабочего, метнул в него нож, которым только что кромсал неподатливый кусок солонины, и попал в горло. Хрипя и захлебываясь кровью, Алька свалился в мокрую траву. Стоявшие в оцеплении посмотрели на него с равнодушием обывателя, взиравшего на привычную вещь, что каждый день торчит перед глазами. Попыток побега они ждали с той минуты, когда услышали о трупе.

Швырнувший нож инквизитор отложил свою солонину, натянул спущенную перед едой маску и подошел к умирающему Альке.

— Какой хитрый, — промолвил инквизитор, а затем выдернул нож и полоснул еще раз — чтобы уже наверняка.

На следующее утро хлынул такой ливень, что продолжать работы никак не представлялось возможным.

А в бараках обнаружилось уже семеро заболевших.

«…едва не начался бунт: завербованные хотели покинуть лагерь и разойтись по домам. Если бы не один из инквизиторов, Мюнц, который обратился к ним с искренней и проникновенной речью и убедил остаться здесь, принимать лекарства, которые составили лекарники и не нести заразу своим же родным и близким, то все могло бы закончиться большой кровью. Местные жители не знают о болезни: оцепление мы объяснили возможностью побегов».

Дина отложила перо и посмотрела в окно. Она квартировала в доме местного купца, который пустил столичную гостью на постой не за плату, а за честь принимать столь важную особу. Сейчас купец был в отъезде по делам трех своих лавок, немногочисленные слуги Дине не докучали, на строительство она пока не ходила и проводила время, составляя отчеты о событиях в лагере для государя — официально, и для шеф-инквизитора — более приватно.

«Возможно, ваша бдительность помнит наш давний разговор в придорожном трактире, когда я рассказала легенду о подземном городе. Мои опасения сбылись. И пускай сам город не найден, но чума, насланная Заступником, вырвалась на свободу и теперь пожирает тех несчастных, что попались ей на пути. Люди держатся относительно спокойно, ведь разные болезни в Аальхарне не редкость, однако я понимаю, что это не какая-нибудь безвредная хворь, которую наш добрый Олек исцелил бы простейшим лекарством из своей сумки. И мне по-настоящему страшно. Наверное, впервые в жизни. Конечно, ваши пыточные — тоже не подарок, но там я хотя бы знала, что невиновна в смерти старой Мани. А теперь у меня подобной уверенности нет…»

С кончика пера едва не сорвалась клякса; Дина опустила перо в чернильницу и подумала, вслушиваясь в мерный стук дождевых капель по карнизу, стоит ли написать о том, что все это время не давало ей покоя. Затем она медленно вынула перо и вывела аккуратным почерком с легким наклоном влево:

«Я не имею права задаваться вопросом о том, значу ли для вас хоть сколько-нибудь. Впрочем, если ваша бдительность сочтет важным все то, что случилось с нами обоими после покушения, то я осмелилась бы попросить вас лишь об одном».

Через неделю на стройке умерло двадцать пять человек. Повозки с новыми завербованными подходили регулярно, новички получали тканевые маски и строгий наказ не высовываться за оцепление. Кто-то попробовал возмутиться: мол, не должны вольные пахари из Забдыщ дохнуть тут аки смрадные мухи, однако помянутый Диной в письме инквизитор Мюнц вынул пистоль и приставил ее ко лбу говорливого забдыщеца. Тот очень быстро все понял и пошел с остальными обустраиваться в бараке.

«Сначала начинается сильный жар и слезятся глаза, — писала Дина. — Затем терзает кашель. Трудно дышать, а из глаз льются кровавые слезы. Заступник ослепляет грешников…»

Несмотря ни на что, строительство продолжалось.

..Государь не был рассержен, скорее недоумевал. Шани сидел в личном Лушевом кабинете и размышлял о том, почему бабы в общей массе такие дуры. Прямо скверный анекдот вышел: архитекторша перепутала конверты, и отчет для государя отправился к шеф-инквизитору, а весьма приватное письмо с описанием реального положения дел на строительстве — к Лушу.

За спиной что-то скрипнуло. Шани подумал, что с таким неприятным звуком натягивается струна арбалета; его тело потом выбросят в канал, а новым шеф-инквизитором наверняка станет Вальчик, который очень любит пытать ведьм, любит просто до дрожи. Заплечных дел мастера при нем отдыхают: всю работу он делает сам с превеликим удовольствием.

— Значит, ты с ней… — начал было Луш, но не закончил фразы, будто ему было противно говорить. Шани безразлично пожал плечами.

— Я с ней не сделал ничего такого, что может оскорбить земное и небесное правосудие, — ответил он. Тут Луш взорвался — ударил по столу перед Шани кулаком так, что все бумаги и безделушки дружно подскочили и рассыпались, и заорал:

— Ублюдок! Проклятый еретик! Ты, опора государства и Заступника, ты спутался с ведьмой! На костер обоих! Ты читал вот это? — государь помахал перед носом Шани листками, исписанными красивым девичьим почерком. — Это хуже Аланзонской чумы!