Аальхарнская трилогия. Трилогия (СИ) - Петровичева Лариса - Страница 84

Ему стало мерзко и больно. Бесконечно мерзко и бесконечно больно.

— Нита, ты никуда не поедешь, — сказал Шани. Губы девчушки предательски задрожали, и Шани продолжал: — Я понимаю, что ты хочешь помочь, но не могу тебе позволить идти на верную гибель, понимаешь? Но если ты действительно хочешь быть полезной, то поговори с моим ассистентом: он подберет тебе работу в алхимической лаборатории, — Нита шмыгнула носом, и Шани закончил: — Так ты сможешь спасти гораздо больше жизней.

Нита шмыгнула носом и кивнула. На Шани она не смотрела — не хотела, видно, показывать набежавшие слезы. Неслышно приблизился ассистент и взял Ниту за руку. Только тогда она взглянула на Шани и тихо улыбнулась.

— Спасибо, ваша бдительность. Я буду стараться.

— Благослови тебя Заступник, — произнес Шани и пошел к выходу.

Возле парадного входа разыгралась истинная драма: Владу зачитывали приказ шеф-инквизитора, и лекарник упрямился, упирался и совершенно не желал отправляться прямо сейчас неведомо куда и на верную смерть. Однако двое молодых инквизиторов уже брали его под белы рученьки и популярно объясняли, как именно заканчивается неподчинение таким приказам.

На костер Владу не хотелось совершенно. Шани ухмыльнулся и покачал головой. Чем хуже, тем лучше — ну что ж, наверно придется работать именно по такому правилу.

«Пожалуйста, молитесь обо мне…».

Наверно, только это ему и осталось.

Глава 9. Братья

Наступившая ночь была на удивление тихой и спокойной. Дождь кончился, на небо дружно высыпали крупные игольчатые звезды, и где-то вдалеке радостно заголосил маленький, но громкоголосый ночневик, словно лето вдруг решило вернуться и дать людям еще немного тепла и покоя перед неминуемой осенью, ветрами и снегом. Инквизитор Брик, сидевший у костра в оцеплении, довольно вытянул ноги в уже успевших отсыреть сапогах к огню и принялся было набивать трубочку купленным по случаю дорогим иностранным табаком, но потом передумал: в воздухе витал просто головокружительный аромат сира, опадающих осенних листьев и поздних цветов — хотелось дышать только им.

На оцепленном строительстве все уже заснули. Из бараков не доносилось ни звука, рабочие — и здоровые, и умирающие — погрузились в тяжелый душный сон. Охранная цепь охватывала строительство золотой нитью с нанизанными на нее бусинами костров: никто не мог покинуть зараженную территорию и разнести болезнь по стране. Брик не хотел думать, что будет с теми, кто сейчас стоит в кольце охраны — вполне вероятно, что потом, когда на строительстве все вымрут — ничего другого инквизитор и не ожидал — их посадят в тюрьму на карантин. А может быть, столичные умники, которых вчера сюда привезли с большой охраной и с такими же большими матюгами (один из них, настолько дряхлый, словно видел пришествие Заступника, мировое потопление и помрачение света небесного, едва ворочал языком, жалуясь на дорогу да погоду, но вдруг припустил от оцепления к своей карете так, что все прямо диву дались; понятное дело — умирать никто не хочет), придумают лекарство и поставят всех на ноги — но в этом Брик не был уверен. Лекарники отправились в бараки только тогда, когда брант-инквизитор Грег, лихой и бывалый, бывший бандит, которому пришло в голову раскаяться и посвятить себя служению Заступнику, вынул пистоль и сказал прямо, что чины чинами, но неповиновение приказам будет караться сразу, на месте и окончательно. После такого столичные чинуши надели маски и подались по баракам. Теперь, наверно, сидят и исследуют то, что наковыряли из больных, хотя — Брик присмотрелся к крохотному сборному домику, в котором поселили лекарников — наверняка дрыхнут без задних ног: вон, свет-то погашен.

По траве тихо-тихо прокрался ветерок, коснулся Брика и отпрянул. Инквизитор сел поудобнее и все-таки решил вынуть трубочку: ароматы ночи, конечно, прелестны, однако хороший табак взбодрит его и не даст уснуть. В траве зашуршало снова: ан нет, это не ветер — это кто-то тихо-тихо крадется сюда. Если бы Брик не был сыном ловчего и с самого детства не ходил с отцом и братом на охоту, то он бы и внимания не обратил на этот почти не слышный шорох. Инквизитор осторожно вытащил пистоль и прянул в сторону от костра. Напрасно он все-таки сидел так близко к огню: теперь перед глазами из-за контраста яркого света и темно-синей осенней ночи плавали яркие круги. Брик проморгался и почти стек вниз по холму, где — да, так он и знал — заметил рабочего, что медленно и осторожно двигался вверх, в точку тьмы, что скопилась между кострами оцепления.

Ему вполне бы удалось уйти, вот только инквизитор Брик был ловчим и сыном ловчего…

Рабочий и сам не понял, почему внезапно оказался вжатым в землю и откуда взялся пистоль, который приставили к его голове.

— Не дергайся, — тихо приказал Брик. — Куда путь держишь, уважаемый?

Формально беглец был еще внутри оцепленной территории, поэтому инквизитор не мог застрелить его просто так — побега как такового еще не произошло, а за пальбу по рабочим на государевом заказе Брик мог получить строгое наказание.

— Никуда, свят Заступник, никуда, — сдавленно пробормотал беглец. Брик встряхнул его за воротник.

— А что не спишь тогда?

— Да вот… больно уж ночка хороша, ваша милость… подышать вышел… Ай, квитне право, не трясите меня так!

От удивления Брик даже рот открыл. Словосочетание «квитне право» — «бога ради» — было в ходу в его родном поселке Торжики, на самой границе с Черногорьем, и инквизитор не слышал таких слов уже много лет: поселок давным-давно обезлюдел и исчез с карты. Брик крепко ухватил рабочего за шиворот и вытянул наверх, к костру. Привлеченный шумом сосед по оцеплению подал голос:

— Брик, что там у тебя?

Брик взглянул в лицо неудавшемуся беглецу и громко ответил:

— Ничего, Матяша. Сука щенная побиралась.

Потому что перед ним корчился Лежич, его родной брат.

Инквизитор оттолкнул Лежича так, что он упал в траву вне светового пятна, но в пределах видимости. Братья на виделись семь лет — с того черного дня, как на охоте отца задрал медоед — сороковой смертоносный после тридцати девяти добытых. Лежич тогда подался в бега, и до Брика доходили темные неясные слухи, что брат обретается на юге, где занят разбойным промыслом и ходит под виселицей, числясь в розыскных списках восьми округов. И вот теперь он валялся в траве, и чувства, нахлынувшие на Брика, были просто неописуемыми.

— А ты ли не тот Брик, который из Торжиков? — спросил Лежич, пытаясь разглядеть лицо за защитной маской. Брик помолчал и ответил:

— Тот самый. Здравствуй, брат.

Некоторое время они молчали. Брик сел на свое прежнее место у костра и снова вынул трубку. Лежич повозился, устраиваясь поудобнее, так, чтобы его не заметили прочие стоящие в оцеплении.

— Вот ведь довелось свидеться, — наконец, сказал он. — Я так и подумал сразу, что это ты. Таким манером только в Торжиках нападали по-охотному, а от Торжика мы с тобой вдвоем и остались.

Его речь звучала взвешенно и спокойно, с определенным достоинством, от напуганной и жалкой болтовни строителя, попавшегося представителю власти, не осталось и следа.

— Довелось, — кивнул Брик, выпуская в звездное небо серые кольца душистого дыма. — Я слышал, ты по югам работал?

Лежич ухмыльнулся.

— Ну что ж, можно и так сказать. В основном, теплые районы. Я как тогда зимой под лед провалился, так уж очень холод не люблю.

Брик помнил этот случай. Они с братом тогда впервые отправились в лес без отца — тот из-за расстройства по какому-то забытому теперь поводу впал в крепкий запой. Ружей, конечно, им никто не дал — детям предписывалось набрать шишек с орехами зимника и проверить, крепко ли лег на маленькое, но глубокое озерцо лед и можно ли уже долбить проруби и без опасений ловить рыбу. Шишками ребята наполнили два припасенных мешка, а потом пошли на озеро, и Лежич, не послушавшись старшего брата, побежал по тонкому льду и провалился. Брик помнил, как, бросив мешки, потеряв шапку, он бежал в поселок, неся брата на руках, плакал и молился: лишь бы успеть, только бы успеть… А потом Лежич, которого отпоили огненным отваром лекарственных трав и растерли жиром рогача, улыбнулся и сказал: «А завтра мы опять туда пойдем. Орехи же надо забрать».