Эликсир вечной молодости - Арбенина Ирина - Страница 34

— Спросите у нее, Соломон Григорьевич… Ну, вы ведь умеете с ней “разговаривать”… Знакомо ли ей это место? Знает ли она этот дом, этот сад?

Аня видела, как Горенштейн взял Немую за руку и стал ей что-то вполголоса говорить. Видела, как девушка в ответ отрицательно закачала головой.

Наконец Соломон Григорьевич очень решительно попросил всех отойти как можно дальше.

Аня слышала, как изменился его голос, когда он стал говорить с Немой.

Очевидно было, что его воздействие на пациентку от сеанса к сеансу стало очень сильным и все более уверенным. Потому что уже через несколько минут свершилось в очередной раз чудо… Немая заговорила! И Аня снова услышала, как из уст девушки вырывается тот прежний детский лепечущий голос:

— Мама, я никому не скажу! Мама, не бей меня, я никому не скажу! Нет, нет, я только подружке сказала, где папа лежит. Когда мы с Танечкой играли, я ей сказала;.. Но я, мамочка, ей больше ничего не скажу!

Мама, ну, мама, можно мне пойти погулять?! Мамочка, ну разреши мне пойти погулять хоть немножко!

Мама, а папа под землей лежит в саду? Там трава и цветы.., там хорошо… Мама, а папа никогда не встанет?.. Мама, ведь земля тяжелая, как же папа встанет? Я пойду к нему… Пойду…

Неожиданно девушка встала со скамейки и сделала несколько шагов…

На считанные секунды она приостановилась, а потом уверенно пошла между деревьями. Наконец снова остановилась… Обхватив вдруг голову руками, забилась в рыданиях.

— Я обещала мамочке, что никому не расскажу! — всхлипывала девушка. — Я обещала… Истерика становилась все сильней… И Горенштейн поспешил вывести свою пациентку из гипноза.

— Все в порядке, Мариночка! — он успокаивающим жестом приобнял ее за плечи. — Все закончилось! Вам не надо ничего бояться! Здесь мамы нет. Никто вас не обидит. Успокойтесь!

Скворцова как будто очнулась, изумленно озираясь по сторонам. Теперь у нее снова был вид человека, который попал в совершенно новое, незнакомое для него место.

И вдруг она судорожно схватилась за локоть Соломона Григорьевича, боясь оступиться, в темноте.

— А ведь только что она двигалась здесь так, будто знает здесь каждую ямку, каждую впадинку, скрытую густой травой! — заметил Богул.

— Детские впечатления самые четкие. Самые яркие и долговечные. Это называется импринтинг. То, что узнал, увидел в детстве маленький ребенок, впечатывается в его сознание навсегда. Но последующие потрясения, внушенный ей страх, внутренний запрет на определенные действия не дают Немой возможности, когда она в сознании, воспользоваться этими воспоминаниями. Они будто закрыты от нее же самой на крепкий замок… Закрыты запретами и страхом.

Но в гипноидном состояния запрет снимается и девушка как бы возвращается в то время и тот возраст, когда еще “умела” разговаривать. Вы были свидетелями того, как она сразу узнала и этот сад, и это место, где когда-то увидела то, о чем ей, по-видимому, строжайше запрещено было рассказывать посторонним.

Это ее сад, ее дом.

— Да… Как она уверенно двигалась между деревьями, несмотря на то что сейчас ночь! — Тем более, я полагаю, тогда тоже была ночь.

— Когда?

— Ну, когда случилось то, что она видела. Да, тогда, конечно, тоже была ночь. Такие вещи при свете дня не делаются.

— Какие — такие?

— Сейчас увидим…

Два молодых крепких милиционера, которых привел с собой Богул, взялись за лопаты.

Трава, дерн, мягкая черная земля сада… Лопата входила в нее, словно нож в масло.

Тишина, и без того полная на этой тихой окраине провинциального города, стала почти абсолютной. Даже собаки вдалеке, словно почувствовав важность момента, перестали брехать.

Все, кто был в это время в саду, затаили дыхание. И в этой звенящей тишине наконец раздался долгожданный звук: лопата чиркнула обо что-то твердое.

— Теперь осторожнее!

Что-то забелело среди поблескивающего под луной развороченного чернозема.

— Кость?

Богул наклонился над ямой, смахивая резиновой перчаткой с припорошенного предмета землю.

— Кости, — кратко прокомментировал лейтенант.

— Вы думаете?

— Поверьте менту! Это не захороненное животное. Это человек.

Ирина Арбенина —CSO-00Скелет с осторожностью переместили на полиэтилен.

— Надо закопать эту яму, чтоб не оставалась до утра и не привлекала внимания любопытных! — скомандовал Богул.

Милиционер копнул лопатой землю.

И она опять чиркнула!

— Ну-ка, дайте взглянуть, — снова согнулся над ямой Богул. — Может, фрагмент отделился?

Но через некоторое время среди развороченной земли снова забелели кости.

— Смотрите, еще!

— А ну, давайте-ка еще покопаем!

— Э-э, да тут, кажется, филиал городского кладбища…

— Ужас какой-то!

— Господи, еще! И еще!..

В утренней предрассветной дымке луна побледнела, растворилась и наконец совсем растаяла в небе…

Сонный, срочно разбуженный по телефону и вытащенный из дома и постели патологоанатом собирал рассыпающиеся скелеты “в комплекты” и упаковывал в полиэтилен, чертыхаясь, нумеровал эти мешки, стараясь не сбиться со счета.

Милиционеры копали, сменяя друг друга, и только успевали вытирать со лба пот.

К утру этих черных полиэтиленовых мешков стало восемь. И в каждом находился человеческий скелет.

И это уже были не скелеты из английского буфета, вошедшего в пословицу, а как теперь говорят — скелеты “реальные”.

— Все женщины и один мужчина, — заключил Богул, оглядывая ряд страшноватых на вид мешков.

— Правда?

— По всей видимости… Патологоанатом так считает.

— Вы думаете, этот мужчина и есть Скворцов?

— Повторюсь — по-видимому…

— Не уверены?

— Да нет, конечно! Мы можем только попробовать реконструировать те мрачные события, которые имели место быть здесь лет пятнадцать назад… Реконструировать их на основании того, что нам известно из уголовных дел, открытых в то время.

— И на основании того, что Марина Скворцова говорила доктору Горенштейну во время их сеансов, — добавила Светлова.

— Да, именно так.

— Итак, Богул?

— Жила-была семья… Скворцовых. В частном одноэтажном домике в районе реки Чермянки. Жили замкнуто, тихо. С соседями почти не общались. Мама, папа, дочка.

— Дочка — это Немая?

— Она не Немая. И у нее есть имя. Марина Скворцова.

— Ну, а дальше-то что?

— Глава семьи был тихий, спокойный человек. Примерный семьянин. Заботливый. Ну, во всяком случае, днем. Это мы знаем со слов его дочери, которая называет в беседах с Горенштейном папу “добрым и спокойным”.

— Днем — да, возможно. А ночью?

— А ночью… Ночью он, очевидно, выходил на охоту.

Богул кивнул на ряд черных мешков.

— Вы считаете, что Скворцов и есть тот самый маньяк, из-за которого исчезали женщины в районе Заводи и Чермянки пятнадцать лет назад?

— Как видите… Очевидно, именно их мы и обнаружили!

— То есть… Скворцов и есть автор серии тех нераскрытых преступлений?

— Думаю, что да. Мы знаем из архивов социальных служб, что Скворцов Глеб Степанович, одна тысяча девятьсот сорок шестого года рождения, проживавший по адресу: улица Речная, дом тринадцать — частное владение…

— Вот и не верь после этого в число тринадцать! — не удержалась от вздоха Светлова.

— Итак, мы знаем, что этот Скворцов Глеб Степанович, — повторил Богул, — работал кондуктором на рейсовом автобусе. Удобно, не так ли, Светлова? Конечная остановка — на окраине города. Удобно? Что скажете?

— Для маньяка — удобно, — согласилась Светлова, — хотя я не понимаю, почему вы спрашиваете именно меня. Я что, специалист по конечным остановкам?

— Итак… — продолжил Богул. — Конечная остановка на окраине города. Ночь. Одинокая припозднившаяся девушка-пассажирка. А Скворцов, судя по фотографии, сохранившейся в архиве паспортного стола, приятный на вид мужчина…

— Эка вы все раскопали! Даже фотографию нашли, — подивилась Светлова.

— Итак, приятный мужчина Скворцов… На вид к тому же, как мы уже знаем со слов дочери, “добрый и спокойный”. Что, впрочем, крайне характерно для всякого настоящего маньяка. Знакомился с припозднившейся девушкой-пассажиркой и, очевидно, приглашал к себе домой…