Остроумие мир. Энциклопедия - Артемов Владимир Львович - Страница 39

— Государь, — отвечал тот, — в древности заставляли зверей (но-французски «зверь» и «дурак» звучат одинаково) драться для забавы умных людей, а теперь побуждают умных людей к потасовке, чтобы позабавить дураков.

* * *

Наполеон, подобно Суворову, имел привычку задавать внезапные вопросы и очень не любил, чтобы вопрошаемый заминался. Военные это, конечно, знали.

— Сколько людей у вас в полку? — спрашивает он у командира.

— 1225, ваше величество! — отчеканивает полковник.

— А сколько в лазарете?

— 1310!

— Хорошо! — говорит Наполеон и отходит.

Быстрота и точность ответов так его успокоили, что ему и в голову не пришло сопоставить числа.

* * *

Как известно, 18 фруктидора V года (1 сентября 1797 г.) часть директоров во главе с Барра устроила переворот, отняв власть у других членов директории. В деле принимал участие, хотя и негласное, Наполеон. Впоследствии он спросил у Карно (одного из поверженных членов директории), как это он тогда стерпел обиду и простил вероломному Барра.

— Вам следовало, — говорил он, — пронзить этого Барра шпагой насквозь.

— Я так и хотел сделать, — отвечал Карно, — но побоялся, чтоб вас не задеть, так как мне думалось, что вы стоите сзади него.

* * *

— Государь, — говорил Наполеону граф Молэ, — вы окончательно уничтожили революционный дух.

— Неправда, — возразил Наполеон, — я только закладка в книге революции, на той странице, где она приостановилась. Когда меня не будет, революция перевернет эту страницу и отправится дальше!

* * *

Став императором, Наполеон обращался с коронованными особами с удивительной бесцеремонностью. Так, однажды он обедал с тремя королями; те сидели за столом с обнаженными головами, а он в шляпе. В другой раз он ехал в одном экипаже с королями саксонским, баварским и вюртембергским. По дороге он заехал в Мальмезон к Жозефине и оставался у нее целый час, а короли сидели в карете и ждали его. Веселый и жизнерадостный баварский король сказал своим спутникам:

— Коли с нами обращаются, как с лакеями, то давайте и развлекаться по-лакейски!

Он приказал принести в карету вина, закусок, ел, пил и рассказывал анекдоты. Положение было таково, что с всесильным воителем никакая борьба была невозможна.

* * *

Кювье, знаменитый натуралист, однажды прибыл в Сен-Клу во главе какой-то академической депутации. Наполеон встретил его чрезвычайно любезно и тотчас спросил, чем в последнее время были заняты члены Академии наук. Кювье отвечал, что все это время академия разрабатывала вопрос о возделывании сахарной

свеклы

— Ну и что же, — спросил Наполеон, — годится ли климат и почва Франции для возделывания свеклы?

В ответ на это Кювье начал целую лекцию о геологическом строении французских почв, о климате, о свойствах свекы. Наполеон с первых же слов перестал его слушать и думал о другом. И только когда Кювье умолк, он вспомнил о том, что ведет беседу с ученым академиком и тотчас с большим интересом спросил его:

— Так что же вы думаете, годится ли климат и почва Франции для возделывания свеклы?

Кювье, порешив, что властелин, занятый другими мыслями, не слушал его, снова начал свою лекцию и прочитал ее всю с начала до конца. Наполеон слушал его еще меньше, чем в первый раз, и вновь оторвался от своих мыслей только тогда, когда ученый умолк.

— Благодарю вас, господин Кювье, — сказал он с прежней любезностью. — Меня очень интересует этот вопрос. Как только увижу вашего ученого собрата Вертело, спрошу его, годится ли климат и почва Франции для возделывания свеклы.

* * *

Однажды за столом, рассказывая о египетском походе, Наполеон подробно описывал одно из сражений, причем точно, по номерам, перечислил все войсковые части, принимавшие участие в бою.

— Как можете вы, государь, удерживать эти подробности в памяти столько лет подряд! — с изумлением воскликнула г-жа Бертран.

— Сударыня, ведь любовник удерживает же в памяти имена своих бывших возлюбленных! — возразил Наполеон.

* * *

При дворе Станислава II, который держался лишь покровительством России, русский посланник Штакельберг был, конечно, первым лицом. Однажды австрийский посол, барон Тугут, на торжественной аудиенции принял Штакельберга за короля и отвесил ему положенные по этикету поклоны. Это очень раздосадовало Станислава. Вечером, играя в карты, он, быть может, не без намерения, сделал грубую ошибку, и, когда она обнаружилась, с жаром воскликнул:

— Что такое со мной сегодня! Я все принимаю валетов за королей!

* * *

Жена одного поставщика, очень хорошенькая, богатая, нарядная, явилась на бал во время Первой империи в очень открытом платье. Какой-то офицер кидал на ее прелести чрезвычайно бесцеремонные взгляды, которые ее ужасно смущали. Наконец, предприимчивый воин подошел к ней вплотную, не сводя глаз с ее плеч.

— Господин Аркамбаль, — взмолилась хорошенькая поставщица, — отойдите, ради Бога, ведь знаете, что мы, поставщики, недолюбливаем, чтоб наш товар слишком внимательно разглядывали!

* * *

В начале революции, в эпоху генеральных штатов, герцог Монморанси предложил собранию уничтожить дворянские привилегии. На другой день, повстречавшись с ним, Талейран сказал ему:

— Герцог, вы первый в вашем знаменитом роду храбрецов, решившийся сложить оружие.

* * *

Талейрана, бывшего до революции епископом, уговаривали рукоположить версальского епископа, избранного уже по революционному порядку. Талейран хотя и принес присягу в верности конституции, но от рукоположения отклонился.

— Присягать я могу сколько угодно, но посвящать в сан не могу.

Эти на вид невинные слова имели весьма острый задний смысл. Присягать, значит также ругаться, а посвящать, помазывать, значит тоже ругаться, но в еще более решительном смысле.

* * *

Какая-то герцогиня должна была принести присягу, а принимал эту присягу Талейран. Герцогиня предстала перед ним в роскошном, но донельзя откровенном костюме.

— Герцогиня, — заметил ей, улыбаясь, Талейран, — вы не находите, что для клятвы в верности такая юбка коротковата?

* * *

Один из директоров, Ревбелль, еще во время Конвента грубо оскорбил Талейрана, крикнув ему во время одной из его речей:

— Подлый эмигрант, у тебя здравый смысл так же хромает, как нога!

Талейран прихрамывал.

* * *

Во время Директории Ревбелль однажды спросил у Талейрана, бывшего тогда министром иностранных дел:

— Как идут внешние дела, господин министр?

— Да вкривь и вкось, как вы видите. Ревбелль был сильно кос.

* * *

Про одного поставщика военного ведомства Талейрану сказали, что он собирается куда-то принимать лечебные ванны.

— Да уж все они таковы, — заметил Талейран. — Им все надо что-нибудь принимать!

* * *

Когда Талейран опасно занемог, среди придворных шли разговоры, как он поладит с духовенством. Талейран был епископ, самовольно оставивший духовный сан и женившийся; все это ему благополучно сошло с рук под шум революционного урагана; но в спокойное время Реставрации духовенство могло, например, обращаться с ним, как с отлученным, и вообще отказаться хоронить его.

— Не беспокойтесь, — говорил тогда Людовик XVIII, — господин Талейран достаточно хорошо умеет жить, чтобы знать, как надо получше умереть!

* * *

Палата депутатов 1815 года в начале Реставрации представляла весьма жалкое зрелище.

— Неужели кто-нибудь поверит, что такой сброд спасет отечество? — сказал кто-то при Талейране

— Почем знать, — возразил он, — ведь был же Рим спасен гусями!

* * *

Талейран, несмотря на неимоверное количество приписываемых ему острот (большей частью непереводимых, основанных на игре французских слов, полных намеков на современные текущие события), был человек вовсе не болтливый; он гораздо охотнее молчал и слушал, чем сам говорил. Он был вероломен, продажен, и, однако же, все признавали и признают, что своему отечеству он оказал громадные услуги. Один злой и остроумный враг сказал про него: