Коса — пока роса - Маканин Владимир Семенович - Страница 9

— Людей-то прибирать надо.

— А?

— Людей, говорю, время от времени прибирать. А если б не смерть?.. Да кто ж иначе приберет их, бедных?

Петр Петрович осердился:

— Философствуешь, старая карга.

Привыкла хоронить людишек... Великая уборщица! А мы ничто. Мы все для нее — только пыль, мусор!

Старуха, наконец, тоже была одета, и Петр Петрович решительно изгнал ее. Это было проще, чем объясняться... Подгоняя пинками.

— Давай, давай, труженица!

Не до бесед...

Он открыл окна, чтобы и дух ее выветрить.

К ночи старикан уже вскрикивал!.. Вспоминал Аню... Ее тихую постель. (И тот первый лунный приход к ней. С ошеломляющей удачей.) Луна и сейчас его звала. Вот ведь ласковая!.. Не раздумывай, мол!

Но мучила головная боль.

— М-мать ее! — поскрипывал Петр Петрович зубами. И приговаривал самому себе: — Сейчас дашь дуба, старый дурак!

И заставлял себя:

— Иди, иди к столу... Прими полтаблетки. Давление не шуточки. Или целиком всю таблетку... Не вскрывать же вену, струйкой в блюдце!

Затылок ломило знакомой свирепой болью.

Проглотив полтаблетки, Петр Петрович вышел в ночь. И очень скоро ноги привели его все туда же — к Ане. На автопилоте. К пустой даче... Там он и остановился, возле их запертой калитки — с полупудовым (знак отъезда), амбарным замком.

Стоял под луной. Словно бы отыскав родное место... Времени у старого Алабина было теперь много. Хоть вечность... А зудящее сердце ему ненужно екало — пора?.. пора?

Петр Петрович огляделся: вокруг никого... На ночной дороге тоже пусто и тихо.

Он всматривался в штакетины, пробуя глазом... Была, была здесь (со стороны проулка) одна такая!.. Найдя подвижную штакетину, легко ее откачнул и просунулся внутрь худым телом. И он уже в саду.

Заперт дом. Руки его дрожали... Скрепку в кармане Петр Петрович отыскал, но верандную дверь открыл еле-еле. (Так ослабел?..)

Внутри совсем тихо, пустовато... Прибрано. Но здесь все дышало Аней. Все болело Аней... Петр Петрович искал перевязочные дела... Он стукался о чужие углы. Спотыкался.

Спирт (обработать края раны) убран в шкаф. Вот он... Бинтов не видно... Но Петр Петрович нашел их. (Недалеко убрали...) Перевязался он сам. Не так уж оно сложно. Одной рукой наматывал, а свободный кончик бинта удерживал зубами.

Перевязавшись, Петр Петрович приободрился. Стягивание раны... Свежесть бинта... Это его врачевала Анина тень. Несомненно! Не уехала ее тень ни на какой юг. Тень ради него осталась здесь — в дачных стенах.

Но так уж бывает, что у мучающихся мужчин благодарность одной женщине (ее тени) как раз и торопит их к другой. Старый Алабин ни на миг не забыл Аню. Он мог бы поклясться! (Он лишь чуть задернул, зашторил ее в памяти.)

В сущности, сама калитка поманила его к себе. Залитая лунным светом... Верочка Цаплина, с ней Петр Петрович как-то поболтал в середине лета. И еще в магазине они как-то поговорили. Дважды!.. Она так понятно (понятливо) ему улыбалась!.. Конечно, среди ночи Верочка может удивиться. В три ночи... Она может сильно удивиться. Но... Но если войти тихо... К спящей... Женщины иногда так неожиданны в желаниях! Так противоречивы.

Однако уже на подходе, на веранде, едва заслышав его шаги, кто-то в темноте пискнул. Словно бы там мышка в страхе... Щелкнул выключатель... На верандном диванчике, кутаясь в платок, сидела-сторожила старушонка. А-а, Васильевна... Совсем стала дряхлая!

Включив свет и ночного гостя узнав, старенькая Васильевна больше не пугалась.

— Голубчик, голубчик!.. Съехали... Все съехали. Или позвонить пришел?

Ну да! Дряхлее старухи и не найти... И сразу же Петр Петрович вспомнил. Здесь летом снимала Верочка. Здесь позванивал телефон. Редкость в поселке.

Алабин и не спрашивал больше ни о чем — а старенькая Васильевна ему объясняла:

— Отключили, голубчик. Телефон отключили... Всё отключили... И воду...

И еще долго слышалось Петру Петровичу ее монотонное бормотанье. Уже за калиткой... Уже на дороге... Жизнь отключили... Голубчик... Голубчик...

Дорога пустынна. Ночь. Луна... А в этой богатой даче жила год назад красавица Нина Покровская.

Свет теплился внизу — в единственном оконце. Но и там Петр Петрович взамен лица Нины углядел очередную бабульку, сидящую и увлеченно вяжущую трехсотый носок. Не поднимая глаз... Подсчет петель...

Все же и здесь Петр Петрович на миг замер. Приостановился.

Глуховата!.. Петр Петрович лишь подергал калитку. Он мог бы шуметь, звать. Он мог бы крушить ломом их красивый забор. Бабулька все равно не услышит. Сидела, старая, и вязала... Совсем одуванчик.

Не забыл он Аню... Но он нуждался, остро нуждался сейчас в ее замене. Притом в ласковой, в доброй, в участливой замене... Сердце старика терзалось. «Это рана играет. Это боль в плече бросает меня туда-сюда», — оправдывался Петр Петрович. В ночной тьме он пробирался теперь к Лиде Замытиной... Лучший, как ему думалось, его шанс.

Простоватая Лида — то, что надо. Совсем недавно Петр Петрович помог ей. Поднес чемодан от станции до самых дверей. Простая, без фокусов и капризов, она напоила чаем... Должна бы его вспомнить!

Калитка позади... Веранда... Скрип тих.

И сон ее тих...

Возможно, к тому же, что она ждет. Женщина всегда кого-то ждет.

В полушаге от постели Петр Петрович осторожно тронул Лиду рукой. (Не испугать...) Лида в ночной льняной рубашке, чуть жестковатой. Петр Петрович потрогал ее грудь. (Не тискать...) Ласкающими движениями он побуждал будущую подружку к любви — к любви сквозь сон. К той тихой любви в полусне, которую как раз среди ночи женщины зачастую предпочитают.

Но чуткая рука вдруг отдернулась... Петр Петрович от неожиданности сам и вскрикнул:

— Кто здесь?

Она (Лида?..) не отвечала.

Петр Петрович быстро-быстро рукой поискал рядом лампу... Включил.

Спящая лет семидесяти. Если не старше!.. Онемела от страха?.. Нет, нет, старуха честно спала. Щуря глаза, она мучительно теперь кривилась... И даже сделала злое на него движение — замахнулась сонной рукой: выключи... выключи свет, мудак!.. Ослепла!.. Кто это?

Ругнувшись и не отвечая, Петр Петрович метнулся к выходу. (А уж хотел было раздеваться... Обрадовался!)

Был в дверях. Но и старуха, очнувшись уже вполне, вскочила с постели. Шла за ним, сердито и грозно шипя:

— Пришел! Заявился к людям среди ночи!.. Чё искал?

Он (тоже шепотом):

— Тихо. Тихо, бабка. Ошибся я...

— Оши-иибся! — передразнила она.

Петр Петрович уходил. Но уходил медленно. (Не шуметь, не спешить...)

— Ошибся?.. А это что?

Она держала в руках связку... Его ключи!.. Видно, выпали из кармана, когда Петр Петрович во тьме так отважно (и мечтательно) присел на край ее постели.

— Ну всё! всё! — грубовато сказал он. И тут же ловко выдернул ключи из ее сонных рук. Могла не отдать.

Она взъярилась. Свистящим шепотом угрожала ему вслед:

— А я вот кликну. А я вот скажу людям, куда и как ты пришел... Ворюга... Иди, иди. Чай не первый раз-з-зочек!

Нет-нет и он пожимал плечами на пустынной ночной дороге. Или вдруг хмыкал... Растерянно!

Хотя, конечно, Петр Петрович знал эту новацию здешней дачной жизни. Завели моду... Люди как люди... Заманивают к себе на дачу старенькую дальнюю родственницу — и уговаривают: мол, у нас хорошо, у нас здесь оч-чень хорошо. Поживи, бабуля, с нами.

Но зато ни полслова о том, что и как дальше... А дальше — глядь, и эти люди как люди поразъехались. Оставив бабулю на несезон вместо бесплатного сторожа.

И даже не из расчета!.. Cтарух здесь стали попросту забывать. Как забывали поднадоевшую мебель. Как забывали (в старину) одряхлевших лакеев. Впрочем, оставленная сторожить старушонка еще и выгодна. Ест-пьет не бог весть... Проживет!

И весь этот золотой старушечий запас, надо думать, оставался теперь ему, Петру Петровичу. Смех!.. Через каждые пять-шесть пустых дач тусклый огонек. То справа, то слева — и там из оконной тьмы высвечивалась седенькая головка. Десятка два белых головок на весь дачный поселок. Дары осени.